Вечный зов. Том II

Он бежал, ни о чём не думая, отмечая лишь оставшееся до пушки расстояние. Пятьдесят метров, сорок, тридцать… Из-за бруствера его заметили, к счастью поздно, навстречу торопливо застучал автомат, пули взрыли землю под ногами. Он перескочил через врезавшуюся в землю очередь — будто лишь в этом было его спасение, — в сознании мелькнуло: надо упасть, обмануть их! Он ткнулся в землю, подобрал под себя ноги, упёрся в какую-то неровность почвы. И тут же — аж мышцы заныли — разжал их, щукой метнулся в сторону, потом вперёд, и вдруг — он и сам не ожидал — немецкое орудие оказалось перед ним как на ладони. Возле пушки метнулись неясные тени, не то две, не то три. Считать их не было ни надобности, ни времени. Зубов прямо в эти тени метнул одну за другой две гранаты, упал. Взрывами закрыло и пушку, и людей возле неё. Приподнявшись на колени, Зубов принялся наугад строчить в густую, совершенно непроглядную муть, прошивать её в разных направлениях. Стрелял, пока не кончился диск. Потом быстро откатился на три-четыре метра в сторону, лихорадочно выдернул пустой диск, отбросил, выхватил из чехла новый, отметив про себя, что дисков у него теперь только два, патроны надо беречь, не палить попусту. Изготовился к стрельбе и стал ждать. Но на огневой площадке немцев было тихо и мертво, ни тени, ни звука, оседала и редела пыль, сквозь мрак начали проступать очертания орудия. Где-то в стороне трещала перестрелка, — кажется, их отделение пошло в атаку на немецкую траншею, прикрываемую этой пушкой.

Не вставая, Зубов стал подвигаться к ней. Сквозь редеющую муть он различил скрюченную фигуру возле орудийного колеса. Другой немец лежал животом на станине, уткнувшись лицом в землю. Третий распластался посреди площадки, разметав в стороны руки.

Держа автомат наготове, Зубов поднялся, в несколько прыжков достиг немецкой огневой позиции, спрыгнул с бруствера. Немцы как лежали, так и лежали, а больше у пушки никого не было. «Неужели их было только трое?» — даже с каким-то разочарованием подумал Зубов.

Убедившись, что гитлеровцев здесь было действительно трое, что никаких ходов сообщения от огневой площадки никуда нет, Зубов выбрался на бруствер, сел. Всё тело ныло от усталости, от напряжения, икры противно подрагивали. Ощутив это, он запоздало понял, что всё это время испытывал страх, что он не исчез в ту минуту, когда началась атака из болота, а лишь притупился, ушёл куда-то вовнутрь. И вот теперь всплыл. «Бандит ты, — усмехнулся Зубов невесело. — А жизни своей никчёмной, выходит, жалко…»

Бой шёл в стороне от него, он скатывался к речке, за которой торчал невысокий холм. Вдоль речки стлалась белая полоса дыма.

Теснит к речке рота гитлеровцев или, наоборот, немцы роту, Зубову по-прежнему было непонятно. И что делать теперь, он не знал. «Если немцы уничтожили роту, что же мне? — невесело усмехнулся он. — Сдаться им, как Гвоздь? А если наши попёрли их, надо же догонять роту. Тот же командир отделения, если живой останется, спросит с ухмылкой: „Пушку, ладно, уничтожил, а потом где был? Не ранен же! Под кустом отсиживался?“

Посидев ещё с полминуты, поглядев на начинающийся рассвет, Зубов нехотя поднялся, решив, что надо идти всё же в сторону реки. В это время и он, как Ружейников, Магомедов и Савельевы на высоте, увидел осветившееся бледно-оранжевым заревом небо на западе, услышал глухой, будто подземный, гул. «Ага, кажется, наши начали наступление, как взводный говорил ещё там, за болотом», — подумал Зубов и не спеша зашагал в сторону реки. Через несколько шагов усмехнулся раздражённо: «Наши-ваши…»

Из-за деревьев метнулась навстречу тень, Зубов мгновенно вскинул автомат.

— Зубов? Сдурел! Меня отделённый послал, — раздался голос. — Живой? Отделённый говорит: «Сбегай посмотри и доложи».

— Что вы там? — спросил Зубов, опуская оружие.

— Немцы за реку сыпанули. А часть на этом берегу окапывается. Для прикрытия, видно.

— Что с ротой, спрашиваю?

— А я знаю? От нашего отделения вроде половина покуда осталась. Айда! Наши тожеть залегли, скапливаются напротив. Старший лейтенант Лыков приказал сбросить немцев в речку.

Слова штрафника удивили чем-то, и Зубов сперва никак не мог понять чем. В голове гудел больной звон, ему всё чудилось, он воочию видел, как немец, лёжа за бруствером, поливает навстречу ему свинцом, слышал, как пули с глухим стуком колотятся в землю перед его ногами.

И, только спустившись в неглубокую, затянутую дымком лощину, торопливо обернулся:

— Как… почему Лыков?!

— Так убило ж Кошкина, командира.

— Как?! Как убило?! — Зубов схватил штрафника за плечо, яростно затряс его.

— Иди ты! — Штрафник резко сбросил руку Зубова. — А я знаю как! Убило — и всё. Мне связной, кореш мой, под секретом шептанул. Теперь Лыков над нами командует.

Зубов почувствовал, как скапливается во рту тяжёлая и горячая слюна, превращается в тяжёлый ком. Он сплюнул её, автомат бросил за плечо, достал кисет и стал закуривать. Когда вертел папиросу, пальцы его подрагивали, лицо было хмурым, угрюмым, каким-то окаменевшим.