Обо всем этом еще весной доложил некто Метальников, перевербованный агент Бергера. Попав в немецкий плен, бывший сержант Красной Армии Метальников после специальной обработки и обучения был под видом бежавшего из концлагеря внедрен Бергером в партизанский отряд Кондратия Баландина, действующего в Орловской области. Метальников немедленно рассказал, кто он такой на самом деле, Баландин с людьми Алейникова, часто бывавшими в отряде, переправил его через линию фронта в штаб прифронтовой оперативной группы, где тот и доложил о составе «Абвергруппы-101» и «Освободительной народной армии», в том числе о Савельеве и Лахновском.
— Не может быть! — не удивился даже, а почему-то ужаснулся Алейников. — Ну-ка, все приметы каждого! Подробно.
Приметы говорили, что это именно тот Лахновский Арнольд Михайлович, за которым Алейников гонялся по лесам после гражданской, и тот Савельев Федор Силантьевич…
А потом с помощью того же Метальникова были добыты их фотографии. «Как они там оказались? Как?» — раздумывал Алейников о Лахновском и о Федоре Савельеве.
Но этого он не знал до сих пор.
Прочитав до конца заметку, начальник управления молча вернул газету, встал из-за стола и подошел к окну.
— А отца этих Савельевых — Федора и Ивана — полковник Зубов повесил, — сказал Алейников.
— За что? — повернулся от окна начальник управления.
— Старик помог нашему партизанскому отряду укрыться в горах тогда. Показал путь в неприступную теснину.
— Вот оно как! — Полковник хотел снова сесть за стол, но не сел, а лишь снял и положил на него очки. — Ну-ка, расскажите мне подробнее о всех этих Савельевых. В высшей степени это интересно… И тем временем чайку попьем.
Он нажал кнопку за креслом. Тотчас в кабинет вошел тщательно отутюженный лейтенант, подстриженный еще по-мальчишечьи, вытянулся так, что казалось, порвет у себя внутри какую-нибудь жилу. Полковник попросил, чтобы им принесли два стакана чаю, и сел наконец за стол.
— Ну, что же вы молчите? Говорите.
Но о чем говорить? Как рассказать начальнику управления о сложной и запутанной истории семьи Савельевых, в которой и сам-то Алейников никогда не мог правильно разобраться? И чем дальше он молчал, тем больше терялся под взглядом полковника. Яков знал, не раз убеждался, что этот старый чекист обладает страшной, просто фантастической проницательностью. Он каким-то непостижимым образом умеет читать мысли другого человека. И вот сейчас полковник, мелькнуло у Якова, уже догадался, уже точно знает, о чем он, Алейников, думает, и немел от какого-то непонятного самому себе страха все больше.
— Что, задает задачки жизнь? — усмехнулся вдруг полковник по-доброму, по-стариковски.
— Задает, — кивнул Алейников с облегчением.
— Да, жизнь — это как учебник алгебры. А на каждой странице десятки задач со многими неизвестными.
Вошла пожилая женщина в белом передничке, официантка столовой при управлении, принесла чай и печенье горкой на тарелке. Аккуратно поставила перед каждым стаканы и бесшумно вышла. Когда за ней закрылась дверь, Алейников, подвигая ближе к себе стакан, проговорил:
— По всем внешним признакам на теперешнем месте Федора должен бы Иван быть, а он… Про Ивана Савельева видите что пишут. Его и сына Федора Семена к ордену Ленина представили.
— Что же это за внешние признаки?
— Иван был во время гражданской в белобандитах. В наших краях тогда местный богатей Кафтанов со своим отрядом зверствовал. Вот в его отряде и служил Иван.
— Вот как! — опять произнес начальник управления.
— Да. Потом я его лично два раза сажал.
— Гм… — Полковник отхлебнул из стакана.
— Второй раз, вероятно, напрасно. В тридцать пятом году. Как раз старший брат Федор и донес на него — коней, говорит, колхозных украл, мстит Советской власти, контра, за отсидку в тюрьме. За первую отсидку, значит…
— Что же не разобрался, украл, не украл?
— Кони действительно пропали. И Федору я поверил… Был он, я говорил, лихим рубакой, командиром эскадрона в нашем партизанском отряде.
— А теперь у немцев служит… А по внешним, как ты говоришь, признакам не должен вроде.
— Именно, что по внешним. — Алейников нахмурился, стал глядеть в сторону, забыв про чай. Потом отодвинул почти полный еще стакан, криво усмехнулся. — Правильно вы говорите: жизнь как задачник алгебры… Женился Федор на дочке этого самого Кафтанова, который бандой верховодил.
— Да? — Полковник приподнял и опустил седые брови. — Так, может быть, это обстоятельство как-то объясняет, что Савельев Федор сейчас…
— Нет, — резко, резче, чем положено, проговорил Алейников, — именно это обстоятельство тут ничего не объясняет. Анна Кафтанова была тоже в нашем партизанском отряде, воевала не за страх, а за совесть. И вообще, она женщина… как бы вам сказать… Она человек настоящий. Но судьба у нее… По приказу отца бандиты из его отряда тогда поймали ее. Отец повез ее лично расстреливать. Но перед этим изнасиловал…
При этих словах у полковника опять шевельнулись брови, уголки губ брезгливо опустились, в старческих глазах вспыхнул холодный свет, пронзивший, казалось, Алейникова насквозь.