Ведая, чьи они в мире…

Рядом мелькнула тень и застыла. Он повернул голову. Та самая девушка… Ее побелевшее лицо виднелось тогда в толпе, странно выделяясь среди других лиц — настолько искаженных злобой и ненавистных ему, что все они будто сливались в одно. Она тогда почему-то смотрела так, словно ее саму должны сжечь заживо… И так же смотрела сейчас. Не в себе она, что ли, эта лагерная девка? Подступив ближе, она склонилась над ним, вздрогнула и на миг отвела глаза, и, судорожно вздохнув, прошептала что-то, так тихо, что он не расслышал, а потом снова молча уставилась на него. Он хотел сказать ей, чтобы шла отсюда, но, видно, она прочитала это в его глазах и сама шарахнулась прочь — только звякнуло ожерелье и зашуршал подол… Да что взять с девчонки, — похоже, многие здесь решили, что он не простой смертный. Это было ясно из того, как перед ним расступались, из шепота, доносившегося вслед… Будь он посланцем богов, уж наверное, не ошибся бы так непоправимо! И ваш царь сейчас был бы мертв. «Ты свободен»… разве теперь важна для него свобода? Хотя еще может статься, что его невольная ложь обернется правдой. Пусть пока нет никакого заговора, и пусть не будет трехсот, кто решится последовать за ним, — но за нескольких он готов поручиться, как за себя самого! И другой окажется удачливее… да помогут ему боги…

В небе кружились звезды. Внезапно почувствовав, как взгляд застилает мутная пелена, он закрыл глаза и прислонился головой к стене. Наверно, прошло не очень много времени, когда он снова услышал тихие шаги, звон серег и браслетов. Выйдя из-за шатра, она присела рядом. В руках у нее был белый лоскут.

— Давай завяжу… — и осторожно дотронулась до его плеча, словно уговаривая. Он резко отстранился. Глядя ему в глаза, она все с той же бесконечной осторожностью взяла его руку.

— Позволь. Я потом уйду… Так ничего?

Он и правда почти ничего не почувствовал, — боль была где-то внутри, а сверху обугленная плоть уже не отзывалась на прикосновения. А у нее чуть дрожали пальцы — может, ей было страшно смотреть на рану, где под черными струпьями сгоревшей кожи и сгустками запекшейся крови светилась кость….

— Ты не смотри, — услышал он ее голос. — Сожжено это не огнем, а золою…

Заря утренняя до полудня… Что за дурь она там лепечет?… Вечерняя до полночи… Зарок до слова… Губы у нее шевелились почти беззвучно, повторяя какую-то заумь. Ключ в камень, замок в воду… Поймав его взгляд, она глубоко вздохнула, склонилась ниже, и он разобрал только прерывистый шепот, что-то вроде «пусть на меня…» Потом завязала узел на полотне и осталась сидеть неподвижно, держа его руку на коленях.

— Ты исцелишься… и… у тебя все будет хорошо.

Он усмехнулся. Она взглянула ему в глаза и, едва заметно покачав головой, коснулась ладонью его лба. Рукава у нее соскользнули, обнажая выбитые на теле рисунки, — по обычаю, этот их странный узор. Витые линии и острые зубцы на белых тонких запястьях… Ее ладонь была прохладной, и это легкое прикосновение словно унимало жар.

— Ты пить хочешь?

Он неопределенно мотнул головой и промолчал, так что это можно было принять и за согласие и за отказ, — не хотел просить ее о чем бы то ни было, но и прогонять вроде ни к чему… Она быстро встала и исчезла в темноте. Вскоре появилась, неся кувшин. Налила воды в резной кубок, протянула ему. Стараясь пить не жадно, он искоса рассматривал ее лицо, неясно видневшееся в далеком отблеске костра. На голове у нее была широкая узорчатая лента, как у всех этрусских женщин, несколько прядей выбились и спадали на виски, а дальше волосы разметались по плечам.

Допив, он отдал ей кубок и, помедлив, проговорил:

— Спасибо.

Ее ресницы дрогнули. Ясно, что она может здесь делать только одно — быть утехой каждого, кто пожелает… Да, говорят, и все их женщины распутного нрава… Но он все же спросил:

— Кто ты?

Она помолчала.

— Меня зовут Дарина… — и, словно угадав, о чем он думает, отведя взгляд, тихо закончила: — Мне уйти?

— Как хочешь. — Он и сам не знал, хочется ли ему, чтобы она ушла. Она замерла рядом, так, что даже дыхания не было слышно, а потом снова протянула руку, отвела со лба его слипшиеся волосы.

— Как же ты смог… сделать такое… — не договорив, она закусила губу. — Я позову врача?

— Не надо. — И, видя, что она хочет встать, повторил более твердо: — Нет!