Ведич. Посторонним вход воспрещён

– Кулибину и самому звонили, угрожали, предлагали посты в Москве, аж в Министерстве образования, лишь бы Школу закрыл. Родовые Ключи под Москвой чуть не сожгли. Учеников бьют. Это война, Борислав, и к ней надо готовиться. У нас пока тихо только потому, что мы в зоне непрогляда. Однако всё меняется, мы становимся силой, с которой придётся считаться, и реакция Синклита абсолютно понятна. Твоя Школа, по сути система экстенсивного воспитания, как бельмо на глазу у местной администрации. На всех олимпиадах первые места берут наши ученики. А «традиционных» методик ты не признаёшь.

– «Традиционные» методики ведут к вырождению образования.

– Ещё бы, – кивнул Онуфрий Павлович. – Взять хотя бы реформы языка и насильственное внедрение Единого государственного экзамена. Между прочим, в соседних школах снова ввели курс «Здоровое будущее детей». Официально одобрен Министерством образования, а продвигается с подачи Детского фонда ЮНИСЕФ.

– Которым управляет конунг Ван Хиддинк.

– Особенно умилительны антинаркотические установки курса и методики сексуальных привыканий.

– Знаю, читал, – поморщился Шерстнев. – Мерзость! Под видом профилактики антисоциальных явлений в сознание детей внедряется их доступность! Полная нравственная несостоятельность курса очевидна. Но он всё равно отвоёвывает позиции, несмотря на заявления родителей. Мы должны что-то противопоставить этому «светлому» движению, наши практики, к примеру.

– Вот поэтому конунги и начали превентивную обработку воспитательской среды. Не удивлюсь, что скоро нами займётся прокуратура, также находящаяся под влиянием Синклита.

– Неужели мы ничего не сможем им противопоставить?

– Сможем, – улыбнулся Онуфрий Павлович. – Работай, но посматривай по сторонам. Заразу надо лечить до её проявления. Если бы мы сработали вовремя тысячу лет назад, Православию не пришлось бы ради выживания подчиняться христианству, переиначивать наши родовые праздники и вымаливать прощение у чужого бога.

– Это верно, – слабо улыбнулся в ответ Шерстнев. – Библейское христианство – абсолютная зараза! Оно принципиально не согласуется со славянской и индоевропейской культурой, утверждая, что человек – раб по своей природе, что люди порочны и ничтожны в земных устремлениях. Что они должны бесконечно каяться перед высшим существом. Что, наконец, мир проклят и будет уничтожен, так как это угодно богу! Чушь несусветная!

Онуфрий Павлович поднял вверх палец.

– Именно поэтому бог христиан является богом социальной несправедливости! Если ты помнишь, ещё Фёдор Косой в шестнадцатом веке утверждал, что всякая вера хороша, а плотские отношения сами по себе чисты. Но мы отвлеклись. Скажи лучше, ты применяешь на своем приусадебном участке удобрения с добавками нанопродуктов?

– Нет, – качнул головой Шерстнев. – Только навоз. Соседи-фермеры давно используют нанотехнологии, видел бы ты их яблоки! Но я работаю по старинке, и дети это понимают. А что, ты советуешь перейти на последние разработки? Сам же внушаешь детям, что генетику человека нельзя менять. Могу купить для Школы ферму индивидуального пользования. Полностью автоматизированный сельскохозяйственный комплекс, умещается в морской контейнер, приносит урожай круглый год, способен производить сотни пучков салата, редиса, моркови каждый день. Их выпускает брянский «Механотех».

– Я советую ввести в Школе курс экологии нанофермерских хозяйств, чтобы дети понимали, куда движется прогресс. В обычных школах перенимается опыт Америки, давно использующей трансгенные продукты, а это неправильно. Америка никогда не знала, что такое деревня, потому и загибается сейчас. Город – это поверхность жизни, деревня же – глубина, её корень, её душа, если хочешь.

– Всё изменилось, Онуфрий, социальная система, нравственные критерии и ценности. Деревня умирает, уже не будет тех глубин, что были раньше, и мы должны с этим смириться. К этому надо привыкать, растить детей, любящих землю. Я уже много раз писал волхвам, тому же Зимогору, что пора создавать новые принципы жизненного уклада и сохранять деревню иными способами. Где ответ? Нету пока.

Онуфрий Павлович нахмурился, опустил голову:

– Зимогор умер.

– Как умер? – не понял Шерстнев. – Почему? Когда?!

– Два дня назад мне позвонил волхв Долгий. Зимогору исполнилось сто двадцать шесть лет, он устал.

– И кто же теперь Владыко, Белый волхв?

– Волхв Полынь.

– Не знаю такого.

– Мирское имя Егор Крутов, живёт в Ветлуге. Его мало кто знает. Хотя он, по слухам, родом из наших мест. Говорят также, он бывший отшельник, а ещё раньше служил полковником спецназа.

Борислав Тихонович усмехнулся:

– Странен выбор Зимогора… хотя ему видней было.

– Поживём – увидим. Понял я тебя, Борислав, прав ты: надвигаются тучи. Надо принимать меры.

Онуфрий Павлович поднялся.

И в этот момент брызнуло, разлетаясь на осколки, стекло учительской, в помещение влетел обломок кирпича, завёрнутый в бумагу, ударился о стул, упал на пол.

Борислав Тихонович замер.

Онуфрий Павлович тенью переместился к окну и успел заметить мелькнувшую за оградой Школы спину метателя.