Ведьма

– И то верно, – согласился Ганс Штраубе. – Раз врет, можно верить, лучшей дорогой проведет. Великое дело, хороший следопыт.

* * *

– Ты просто чудо, мой любый следопыт! – кинулась на шею Маюни Устинья, получив от него в подарок новые сапожки, и крепко расцеловала.

Сапожки были сшиты из обрезков шкур, но оттого оказались только красивее. Стриженый лисий мех пушился на ступнях, выше по голенищу шли, перекрещиваясь поверх песца, полоски оленьей кожи, выше черные полосы из спины важенки, а верх голенища оторачивали лисьи хвосты.

Девушка, развязав завязки на сапожках, сделанных Митаюки, вставила ноги в обновку, притопнула и снова кинулась к остяку целоваться:

– Прямо как влитые! И тепло в них… Прямо горячо!

– Знамо отогреешься, – смущенно буркнул Маюни себе под нос. – Ведьма сир-тя, может, и добра к тебе, Ус-нэ. Да токмо холодно ныне в ее рукоделии, да-а…

– К тебе она тоже добра, – обняла паренька за шею казачка. – Али ты недоволен, что она тебя мне в суженые так настойчиво сватала?

– К тебе от добра твоего добра, ко мне по судьбе добра… Да-а… Честна Митаюки-нэ оказалась, посему доброй и кажется. Да-а…

– Это плохо? – не поняла его бурчания Устинья.

– Хорошая сир-тя Митаюки-нэ, – со вздохом смирился остяк. – Увижу ведьму, прощения просить стану, да-а… Зря ругал, да-а… Обижал зря.

– Интересно, как она там? – бережно сложила сапожки в мешок казачка.

– С мужем Митаюки-нэ, – кивнул следопыт. – Матвей Серьга казак справный, за ним не пропадет. А нам кочевать надо, да-а… Дрова все собрал, не найти, да-а… Ловушки пустые, да-а… Кочевать пора, Ус-нэ, долго на сем месте стоим.

Место, где почти месяц назад высадилась Устинья, оказалось счастливым. И вода рядом, и земля галечная, и лес недалече. Но главное – несмотря на морозы, снега не выпадало довольно долго, и Маюни много дней успешно отлавливал вкусных еврашек, радуясь тому, что приезжая Устинья не знала, какая это на самом деле позорная добыча.

Потом девушка наконец починила сеть, и остяк выпростал ее в море, перед устьем одного из ручьев. Несколько дней снасть приносила по полтора десятка увесистых рыбин в день, и охотник наконец-то начал добывать больше еды, чем они с Ус-нэ успевали съесть.

Зима, однако, наступала крепчающими морозами, берега все шире обрастали припаем – и снасть Маюни все-таки снял, опасаясь однажды утром обнаружить ее вмерзшей в лед. Тем же вечером тундру накрыло снегом, завалив разом по колено. Однако передышку, подаренную сетью, следопыт использовал в полной мере, изготовив и расставив в недалеком лесу полтора десятка силков и ловушек. И теперь, отправляясь за дровами, неизменно возвращался то с парой песцов, то с несколькими лисами, а то и с оленьей тушей.

Вся его добыча была неизменно посвящена любимой. Примерно полторы сотни тундровых сусликов обратились в длинную нижнюю кухлянку, теплую, легкую и мягкую, как пух одуванчика. А новая верхняя малица стала не просто длинным тулупом с капюшоном, нет! Плечи на ней были лисьи, вокруг лица песцовая опушка, на боках – хвосты расчесанные вшиты, грудь оленья, спина лисья, подол горностаевый… Любая княжна позавидует!

От родного сарафана Устинья отказалась – холодила больно ткань гладкая. Иное дело кухлянка еврашкова. В любой холод надеваешь – сразу тепло. Мех по коже бегает, щекочет – прямо как пальцы Маюневы. Иной раз и заводят, аж в объятия мужские хочется. Когда же еще и малица одета – так жарко становится, в пору в воде плескаться. Хочется – да нельзя. Здесь брызги, что из котелка вытряхиваешь, прямо на лету замерзают, а дыхание изо рта на той же малице серебристой изморозью оседает. Попробуй искупнись! Как из воды высунешься – так враз ледяной царевной и станешь.

Маюни, правда, иной раз и голым ночью выскакивал – никакой холод его не брал. Устинья же мерзла и раздевалась только в чуме перед растопленным очагом или перед сном, когда в горячую постель только нырнуть оставалось.

– Ты слышишь меня, милая Ус-нэ?

– Да, Маюни, слышу, – вздрогнула девушка. – Коли надобно кочевать, значит, надо, чего тут говорить? Токмо не знаю, как это? У нас ведь ни телеги, ни саней даже.

– Ничто, Ус-нэ. В челнок все сложим, он большой. По снегу лодка хорошо скользит, да-а… Токмо слеги оставим. Большие, тяжелые. Неудобно тащить, да-а…

– Сейчас пойдем?

– Нет, Ус-нэ, – покачал головой паренек. – Коли уходим, ловушки снять надобно. В новом месте ставить буду, да-а… На рассвете соберемся, да и двинемся.

– Хорошо, мой следопыт, как скажешь. С тобой я хоть на край света отправлюсь.

– Чего же ты такая грустная, моя прекрасная, моя ненаглядная, моя желанная Ус-нэ?

– А разве ты его не видишь?

Маюни проследил ее взгляд, но не разглядел ничего, кроме небольшого кустика. Рука его скользнула к поясу, но бубен, как назло, остался в чуме, и потому шаманенок просто спросил:

– Кто там?

– Белый олень, – шепотом ответила девушка. – Он грустный. Мне кажется, он не хочет, чтобы мы бросали его здесь.

– Ему не одиноко, он хозяин тундры, – так же шепотом ответил Маюни. – Здесь его дом. Просто он пришел попрощаться.

– Давай возьмем его с собой?