Ведьма

Один из окрестных помещиков пригласил к себе нового управляющего, а у управляющего этого оказалась молоденькая дочка нечеловеческой красоты.

Каждый, конечно, описывал ее по-своему. Наша ключница, видевшая ее в костеле, изливала свой восторг в следующих выражениях:

– Ой, смотрю на нее и думаю – ой, сейчас я лопну. Глазки у нее как тютельки и так и мильгочут. Черты лица чистоплотные, стоит и улыбается, как птичечка.

Жена нашего управляющего, особа томная, воспитанная в Проскурове, сказала:

– Она, конечно, недурна, но еще слишком молода. Вот посмотрите лет через тридцать, что из нее выйдет – тогда и судите.

Вечный студент, репетитор брата, бегавший тайно каждое воскресенье в костел (не в силу религиозных потребностей), на вопрос ответил, густо покраснев:

– Как сказать… Она, по-видимому, вполне сознательная личность.

И вот в эту сознательную личность влюбился старый граф.

Мы еще не знали, что он влюблен, когда он, после двухлетнего перерыва, вдруг неожиданно приехал к нам вечером один и был такой странный, какой-то восторженный, с потемневшими счастливыми глазами. Разговаривал только с молодежью, попросил сестру спеть.

Сестра спела романс на слова Алексея Толстого «Не умею высказать, как тебя люблю».

Он пришел в какой-то болезненный восторг, заставил несколько раз повторить последнюю фразу, потом сам сел за рояль и сыграл, чуть-чуть напевая, старинный романс: «Si vous croyez»[29]…

Он так очаровательно, грустно и нежно улыбаясь, полупел, полудекламировал, что привел в восторг не только молодежь, но и взрослых.

– Какой оказался интересный человек! Кто бы подумал!

– А мы-то столько лет считали его старым сухарем с длинным ногтем. Вот вам и ноготь!

– Какой обаятельный!

– Какой очаровательный!

И долго потом завывали на разные голоса пропетый им романс:

«Que je l’adore, et qu’elle est blonde
Comme les bles».[30]

Особенно сильное впечатление произвел граф именно своим романсом на мою кузину, только что окончившую институт. Она была блондинка и поэтому «blonde comme les bles» отнесла на свой счет. Дней пять после знаменательного вечера пребывала она в сладкой и трепетной меланхолии, ела только яблоки и ходила, распустив волосы, гулять при луне.

Все благополучно разрешилось насморком.

Мы с младшей сестрой, несмотря на свой одиннадцати-девятилетний возрасты, тоже оказались не чужды влиянию романтических черт. И, чтобы как-нибудь излить свои чувства, побежали в сад, нарвали роз и запихали их графу в зонтик.

– Пойдет дождь, откроет граф зонтик, и вдруг – целый каскад роз посыплется ему на голову!

Пожалуй, одна наша нянюшка осталась к нему холодна:

– Длинный со всего лесу. На таких коров вешать. – Определение было загадочное, но явно не восторженное.

Ключница, подслушивавшая из буфетной, и прачка – у дверей из коридора – разделяли общий восторг.

Конечно, на другой день только и было разговоров что про графа. И тут-то и узналось, что он влюблен.

Первые узнали, конечно, мы, младшие – в детской.

Мы всегда первые узнавали именно то, что от нас полагалось скрывать: что горничная хочет выйти за кучера, что от управляющего два раза сбегала жена и на кого пялит глаза дочь садовника. Обыкновенно вечером, когда мы укладывались спать, забегала к няньке ключница и начинала свистящим шепотом рассказывать новости дня.

Нянька, надо отдать справедливость, всегда строго и педагогично говорила нам:

– Ну, вы… нечего вам тут слушать! Это детям совсем не годится.

Тогда мы затихали и придвигались поближе.

Вот таким образом узнали мы о том, что старый граф влюблен в молоденькую красавицу Янину. Что все видят, как он в костеле на нее смотрит, и все знают, что каждое утро графский верховой отвозит Янине огромный букет.

– Откуда они узнают такие вещи! – охали взрослые, когда мы, волнуясь и перебивая друг друга, рассказывали потрясающую новость.

Они, впрочем, притворялись, что сами давно все знают, и нам запретили повторять этот вздор.

Мы-то его больше не повторяли, но зато они сами уже от этой темы не отходили.

– Граф влюблен!

– Женится?

– Обольстит и бросит?

– Нет, этого не может быть! Слишком уж открыто ведет он свое дело…

И вот новое событие: граф ездил в карете четверкой цугом с визитом к управляющему. Наш садовник все видел собственными глазами.

– Вот как я вас, нянечка, вижу, – свистел шепот ключницы. – Так, говорит, близко проехал, что аж грязью на штанину брызгнуло. Он и грязь мне показывал. Все верно. Граф женится.

И еще новость – ездил граф к ксендзу.

А потом кто-то видел, как мужики чистили графский пруд. И это относили к непременным признакам свадьбы.

Потом кто-то графу намекнул, и граф не отрицал, а даже, говорят, улыбался.

И – странное дело – все абсолютно забыли про Лешачиху. Она, положим, никуда все это время не показывалась, но все-таки никто даже никаких предположений не высказывал, как, мол, она может отнестись к такому событию. У Лешачихи и вдруг – мачеха, да еще такая нежная, что «улыбается, как птичечка».