Ведьма

– Дайте мне чаю, – сказала Клавденька.

Носатая так вздрогнула, что даже нож уронила, точно застали ее бог знает за каким преступлением, а всего-то навсего чистила она картошку.

– Скажите, – спросила Клавденька, – это Клаши фамилия Петрова?

– Петрова, Петрова, – нехотя пробормотала баба.

– Так. А вас как зовут? – Баба отвернулась и буркнула:

– Марья. Не все ли равно.

У этой Марьи странные были манеры. Она никогда не смотрела в лицо, а когда отвечала, отворачивалась.

– А где же Клаша?

– Купается. Где же ему быть? Там ему и место. В речке.

– Кому?

– А ему, Клаше.

Марья, очевидно, совсем была идиотка.

Клавденька вернулась в свою комнату. За окном был густой туман, белый, как пар. Комнатка была сырая, в углах обои отстали.

Марья принесла чай, молоко, баранки. Поставила на стол, заглянула за дверь, за окно, подошла к Клавденьке и сказала шепотом:

– Ты только на меня не говори. Клаша-то – Иван!

Клавденька выпучила глаза.

– Ты только молчи. Она здесь два лета в кучерах служила.

– Ничего не понимаю! – растерялась Клавденька. – Почему же она вдруг горничная?

– А вы лошадей не держите, вот она и так. Ей лишь бы тут. Мельница-то не работает.

Она нагнулась к самому Клавденькину лицу и, обдавая ее запахом соленого огурца, зашептала:

– Водяник она. Водяной. Из речки она, Иван-то, с этого затона с-за мельницы.

Она быстро выпрямилась и пошла было к двери, но с полпути повернулась и сказала уже громко:

– У тебя вон и иконы-то в целом доме ни одной. Так еще не такие к тебе придут.

«Сумасшедшая! Сумасшедшая! – думала Клавденька. – Господи! Хоть бы Володя скорее вернулся». Голова болела, в глазах рябило.

– Отдохну, пойду в город, поговорю с кем-нибудь, с аптекарем, что ли. Ведь никого я здесь не знаю!

Она даже всплакнула немножко. Потом легла, закрылась потеплее и заснула. А когда проснулась, оказалось, что проспала почти весь день. И проснулась от шороха. У стола стояла огромная Клаша и вертела в руках тарелку, очевидно, накрывала на стол.

– Клаша, – сказала Клавденька. – Правда, что вы в кучерах служили?

Клаша подошла к постели. Вблизи лицо у нее было пухлое, глаза светлые, с белыми телячьими ресницами.

– В кучерах? – переспросила она совсем спокойно. – Работать каждому надо.

– Значит, правда? – Клаша молчала.

– Скажите, Клаша, вы эту Марью хорошо знаете?

– Марью Сову? А кто ее не знает?

– А что?

– Полтора года в остроге клопов кормила.

Клавденька даже поднялась на постели.

– Почему? Украла что-нибудь?

– Украла? – иронически повторила Клаша. – Мужа убила, а не украла, вот что.

– Так почему же ее выпустили?

– Вот почему, – отвечала Клаша, многозначительно постукав себя пальцем по лбу. – Таких нельзя засудить.

– А она, может быть, опасная? – в ужасе спросила Клавденька.

Клаша пожала плечами и вышла из комнаты.

«Господи, господи! Что это будет, – мучилась Клавденька. – Надо сейчас же одеваться и бежать в город. Не могу я здесь оставаться с этими сумасшедшими бабами».

Она встала, посмотрела, запирается ли дверь, увидела задвижку и немножко успокоилась.

«Как-нибудь перетерплю эту ночь, а завтра должен Володя приехать. Куда же я в городе сунусь, тут, наверное, и гостиниц никаких нет».

Пришла Марья Сова, спросила, что сготовить.

– Все равно, что-нибудь, – отвечала Клавденька, вглядываясь в Марьино лицо. – Может быть, рыба есть?

Марья испуганно оглянулась и замахала на Клавденьку рукой.

– Тс-с. Иван осерчает. Нельзя при нем рыбу обижать. Ни-ни, – и, нагнувшись к самому Клавденькиному лицу, многозначительно шепнула:

– Понимаешь? Водяной!

Клавденька прижалась к стене и с ужасом смотрела на сумасшедшую.

– Знаете, Марья, мне есть не хочется. Мне только чаю.

Марья мотнула головой, подмигнула в сторону двери, очевидно, намекая что-то на Клашу, и ушла.

Клавденька закрыла на ночь дверь на задвижку, приоткрыла окно. Ночь была светлая, тихая. Тонко звенели комары. За рекой кто-то пел надрывным голосом:

«Догорай, моя лучина, Догорю с тобой и я».

Клавденька накинула шаль, села у окна.

Тихо плыла светлая, беззвездная ночь. Небо розовело тонкой полосой. Лениво плескало в речке.

Тонкая темная фигура в белом на голове отделилась от кустов, подошла к окну. Марья Сова.

– Барыня, – шепнула Марья и засмеялась. – Барыня, загляни-ка сюды, под ветлу, как наша Клаша сидит. То-то обхохочешься. Да ты лезь через окошко, да тихонько, не спугни. Я те говорю, обхохочешься.

От того ли, что Марья смеялась, но Клавденьке совсем не было страшно. Она села на подоконник, легко спрыгнула на землю.

– Вон сюды, сюды! Ты только загляни, – шептала Сова, заливаясь смехом.

Клавденька, ничего не понимая, прошла несколько шагов, свернула к самому берегу. Там под ветлой что-то белело. Клаша?

Она подошла поближе.

Нет, это была не Клаша. Под ветлой, опустив ноги в речку, сидел голый старик и выжимал длинную седую бороду. С бороды струйкой текла вода прямо в речку.

– Кто это?

Старик обернулся, юркнул под ветлу и пропал. Клавденька видела только, как мелькнули светлые глаза с белыми ресницами, или так показалось?

Она подождала минутку и вернулась к себе опять через окно. Марья исчезла.