Ведьма

– Ой, не надо! – корчилась публика. – Верим-верим. Не надо к нам подходить! И так верим!

Какой-то чиновник, подхватив под руку свою даму, быстро побежал к выходу. За ним следом сорвались с места две барышни. За ними заковыляла старуха, уводя двух ревущих во все горло девчонок; по дороге старуха наткнулась на факира, свершавшего свои рейсы как раз в этом ряду, шарахнулась в сторону, толкнула какую-то и без того насмерть перепуганную даму. Обе завизжали и, подталкивая друг друга, бросились к выходу.

Но больше всех веселился Мясорыбов.

Он сидел в своей ложе, повернувшись спиной к залу, и даже заткнул уши. Изредка осторожно оборачивался, смотрел, где факир, и, увидя его, весь содрогался и прятался снова.

– Довольно! Ох, довольно! – стонал он. – Нельзя же так!

А пан Врушкевич заливался: «Стояли мы на берегу Невы!»

Но вот факир снова на сцене. Все обернулись, ждут, надеются.

Из дверей выглянули бледные лица малодушных, сбежавших раньше времени.

Факир вынул три новые шпильки. Одной он проткнул себе язык, не вынимая той, которая торчала из щеки, две другие всадил себе в руки повыше локтя, причем из правой вдруг брызнула кровь.

– Настоящая кровь, – твердо и радостно определил земский хохлач.

«Гайда, тройка! – раскатился пан Врушкевич. – Снег пушистый!»

Кого-то под руки поволокли к выходу.

Полицейский, зажав рот обеими руками, деловым шагом вышел из зала.

Зал пустел.

Мясорыбов уже не оборачивался. Он весь скорчился, закрыл глаза, заткнул уши и не шевелился.

– Уйти бы! – томился он, но какая-то цепкая ночная жуть сковала ему ноги, и он не мог пошевелиться. Зато волосы на его голове шевелились сами собой.

Когда факир обошел стонущие ряды своих зрителей, умолявших его вернуться на место и перестать, Мясорыбов инстинктивно обернулся и увидел, как факир, вытащив из себя все шпильки, радостно воскликнул:

– Ну-с, а теперь приступим к выворачиванию глаза из его орбиты и затем между глазом и его вместилищем просунем вот эту палочку.

Он подошел к шкатулке, но уже никто не стал дожидаться, пока он достанет палочку. Все с криком, давя и толкая друг друга, кинулись к выходу. Иные, быстро одевшись, бросились сломя голову на улицу, другие опомнились и стали любопытствовать:

– Что-то он там теперь? А? Может быть, уже вывернул, тогда можно, пожалуй, и вернуться. А?

Какой-то долговязый гимназист приоткрыл дверь и взглянул в щелочку.

«Поцелуем дай забвенье!» – нежно пламенел пан Врушкевич.

– Ну, что? Вывернул?

– Постойте, не давите мне спину, – важничал гимназист. – Нет, еще выворачивает.

– О, господи! Ой, да закройте вы двери-то! – закорчились любопытствующие, но через минуту раззадоривались снова.

– Ну, а как теперь? Да вы взгляните, чего же вы боитесь, экой какой! Выворачивает? Ой, да крикните ему, что довольно, господи!

– Иди, брат Мясорыбов, домой, – сказал сам себе Мясорыбов. – Не тебе, брат Мясорыбов, по театрам ходить. С суконным рылом в калашный ряд. По театрам ходят люди понимающие и с культурной природой. А ежели тебе, брат Мясорыбов, скучно, так на то и водка есть!

Мясорыбов спился.

Коварный старик

Марья Степановна ужасно удивилась, когда утром прислуга доложила ей:

– Вас, барыня, от князя Засимского к телефону просят.

– Да не перепутала ли ты? Верно ли, что от Засимского?

Вскочила с постели, дрожащими руками набросила капот и побежала к телефону.

Так как бежать пришлось через всю столовую, шагов не менее двадцати, то за это время Марья Степановна все обдумала и все поняла. Да и не так уж это быстро, как, может быть, покажется на первый взгляд, по народной пословице: «Пока баба с печи летит, тридцать три думы передумает», а Марья Степановна куда больше времени потратила, чтобы до телефона добежать.

А дума, которую передумала Марья Степановна, была одна, зато какая!..

Князь Засимский – это то самое высокопоставленное лицо, у которого она пять дней тому назад была на приеме с прошением.

Она уже и тогда заметила, что князь был чрезвычайно с нею любезен. Но по присущей ей скромности объяснила это его светскостью и благовоспитанностью.

И вдруг теперь, в первый день праздника, он позвонил к ней!.. Откуда он узнал номер телефона?

Ах да, курьер записал…

Как это все удивительно!.. Видел только раз и вдруг… Она будет с ним кокетлива, но очень сдержанна. Ни одного поцелуя!.. Ни одного!..

– Нет, – скажет, – нет, князь. Я люблю вас, но… Какой вы безумный!.. Нет, не мучь меня…

Дрожащей рукой взяла она телефонную трубку и сказала кокетливо:

– Я слушаю!..

– Госпожа Синицына?

– Да, я, Марья Степановна.

– От князя Засимского. Приказано вам передать, что третьего января можете явиться к ним в канцелярию, вам там выдадут справку по вашему делу.

– И… больше ничего?

– Ничего-с.

Марья Степановна долго сидела ошеломленная. Все это показалось ей неслыханной обидой.

– После всего, что было, – горько думала она, – и вдруг передает через лакея… Какие мужчины подлецы!..

И только отойдя от телефона, сообразила, что, в сущности, ведь ровно ничего не было и для дела так даже очень хорошо, что в канцелярии ей выдадут справку.

Но все-таки чувство обиды осталось.