Как бы для того, чтобы доказать самой себе, какая она нелогичная дура, судьба устроила следующую шутку.
Рассудительная женщина имела еще одну тетку с мужниной стороны, Таисию, с сельцом «Лисьи ноги».
Вот и случилось так, что почтительная племянница забыла, которой из теток написала она почтительное письмо про бигос.
Муж, человек занятой и рассеянный, стал уверять, что Таисии с «Лисьими ногами», и посоветовал написать такое же и Александре. Не ломать же себе голову над сюжетами! На всех теток разнообразия не напасешься.
Сказано – сделано. Отослано снова в «Чарнобульбы» письмо про пикник с бигосом.
Казалось бы, одинаковая причина должна породить и одинаковое следствие. Вы думаете, что костромского парня опять выпороли?
Ха-ха! Ничуть не бывало! Это вы так думаете, а на самом деле, благодаря тому письму, совершенно посторонний старик подарил своему кучеру пятьсот рублей.
Логично?
Получила тетка Александра второе письмо про пикник и обиделась.
– И все-то у них дурь в голове! Пикники да микники! Нет, чтобы о старухином здоровье толком порасспросить.
Тетка знала, что такого и слова нет – «микники», – но, как старуха богатая, позволяла себе порою много лишнего.
Присутствовавший при чтении письма сосед, старик одинокий, вернувшись домой, позвал преданного ему кучера и сказал:
– Я тебе Вавила все состояние завещаю со временем, а у меня, в банке, пятьсот рублей чистоганом да домишко. Только ты меня береги и родственников, буде такие объявятся, гони со двора метлой. Потому у них только на уме, что пикники да микники. Еще отравят.
И кучер получил 500 рублей.
Я могла бы привести еще несколько примеров в доказательство истинности моего открытия, но мне кажется, что достаточно и вышеприведенной истории, чтобы волосы ваши поднялись дыбом.
Я и сама в ужасе и не знаю, как быть дальше.
На всякий случай буду жить спустя рукава. И вам строго завещаю:
Режьте всегда, не примеривши ни одного раза, вместо прежних семи.
Отвечайте всегда не подумавши.
Никогда не смотрите себе под ноги.
Ну, с богом! Начинаем!
Где-то в тылу
Прежде чем начать военные действия, мальчишки загнали толстую Бубу в переднюю и заперли за ней дверь на ключ.
Буба ревела с визгом. Поревет и прислушается – дошел ли ее рев до мамы. Но мама сидела у себя тихо и на Бубин рев не отзывалась.
Прошла через переднюю бонна и сказала с укором:
– Ай, как стыдно! Такая большая девочка, а плачет.
– Отстань, пожалуйста, – сердито оборвала ее Буба. – Я не тебе плачу, а маме плачу.
Как говорится – капля камень продолбит. В конце концов мама показалась в дверях передней.
– Что случилось? – спросила она и заморгала глазами. – От твоего визга опять у меня мигрень начнется. Чего ты плачешь?
– Ма-альчики не хотят со мной играть. Бу-у-у! – Мама дернула дверь за ручку.
– Заперта? Сейчас же открыть! Как вы смеете запираться? Слышите?
Дверь открылась.
Два мрачных типа, восьми и пяти лет, оба курносые, оба хохлатые, молча сопели носами.
– Отчего вы не хотите с Бубой играть? Как вам не стыдно обижать сестру?
– У нас война, – сказал старший тип. – Женщин на войну не пускают.
– Не пускают, – басом повторил младший.
– Ну что за пустяки, – урезонивала мама, – играйте, будто она генерал. Ведь это не настоящая война, это – игра, область фантазии. Боже мой, как вы мне надоели!
Старший тип посмотрел на Бубу исподлобья.
– Какой же она генерал? Она в юбке и все время ревет.
– А шотландцы ведь ходят же в юбках?
– Так они не ревут.
– А ты почем знаешь? – Старший тип растерялся.
– Иди лучше рыбий жир принимать, – позвала мама. – Слышишь, Котька! А то опять увильнешь.
Котька замотал головой.
– Ни-ни за что! Я за прежнюю цену не согласен. – Котька не любил рыбьего жира. За каждый прием ему полагалось по десять сантимов. Котька был жадный, у него была копилка, он часто тряс ее и слушал, как брякают его капиталы. Он и не подозревал, что его старший брат, гордый лицеист, давно приспособился выковыривать через щелку копилки маминой пилочкой для ногтей кое-какую поживу. Но работа эта была опасная и трудная, кропотливая, и не часто можно было подрабатывать таким путем на незаконную сюсетку.
Котька этого жульничества не подозревал. Он на это способен не был. Он просто был честный коммерсант, своего не упускал и вел с мамой открытую торговлю. За ложку рыбьего жира брал по десять сантимов. За то, чтобы позволить вымыть себе уши, требовал пять сантимов, вычистить ногти – десять, из расчета по сантиму за палец; выкупаться с мылом – драл нечеловеческую цену: двадцать сантимов, причем оставлял за собой право визжать, когда ему мылили голову и пена попадала в глаза. За последнее время его коммерческий гений так развился, что он требовал еще десять сантимов за то, что он вылезет из ванны, а не то так и будет сидеть и стынуть, ослабеет, простудится и умрет.
– Ага! Не хотите, чтобы умер? Ну, так гоните десять сантимов и никаких.
Раз даже, когда ему захотелось купить карандаш с колпачком, он додумался о кредите и решил забрать вперед за две ванны и за отдельные уши, которые моются утром без ванны. Но дело как-то не вышло: маме это не понравилось.