Ведьма

Вечером, когда хозяйки уже возились у очагов да запахло мясными отварами с хвойным елочным духом (его специально готовили для тех, у кого по весне десны пухнуть начинали), снаружи раздались приветственные крики. Затем дверь скрипнула и в клубах морозного пара появился вернувшийся Громодар. Сначала, как полагается, поклонился очагу с огнем Сварожичем, потом скинул мохнатую шапку и оглядел кланяющихся родовичей. Как и ожидали, лицо у него было по-молодому румяное, глаза под кустистыми бровями блестели остро, даже морщин на оголенном темени словно меньше стало. Ясное дело, водицы живой ему волхвы перед Масленицей преподнесли. От того сосновичи на главу своего взирали с особым трепетом, спешили услужить: кто тулуп принимал, кто посох из рук брал почтительно. Спрашивали: когда волхвы с капища в селище Сосны-то заглянут?

Громодар отвечал важно, сел на лавке, позволив разуть себя, принял из рук одной из своих жен резной ковш-утицу со стоялым шипучим медом. Жена была из новых, молодая еще, статная, в вышитой посеребренными бляшками кике, но какая-то грустная, словно не радовалась возвращению мужа. А чего радоваться, если он нравом крут да неласков, а мять ее после волховского зелья будет до первой зорьки, но ребеночка она от него так и не понесет. Живая вода молодость дает, а вот плодоносящую силу губит, поэтому и проживет молодая Громодариха при муже пустоцветом до старости, пока в лес на погибель, как обузу лишнюю для рода, ее не отправят, как до нее других отправляли…

Малфутка словно читала мысли суложи старостиной и вздохнула сочувственно. Правда, через миг и дышать словно перестала, когда темные глаза Громодара в нее так и впились.

— Ну что, девка, вернулась? Отправил тебя восвояси варяг пришлый, потешился и отправил?

Девушка опустила ресницы, зарделась, чувствуя на себе взгляды родовичей. А пуще всего она ощущала взгляд самого старосты. Не по себе ей сделалось — и подумать боялась, что мудрый Громодар дознается, какое предательство она из-за любви к чужаку совершила. Если волхвы сами не сказали ему чего.

Взгляд Громодара преследовал ее и во время всей трапезы и после, когда он к дальнему очагу со старейшинами удалился для беседы. В большой родовой избе вроде бы все как обычно было: кто чинил охотничье снаряжение, кто латал валенки, кто беседовал тихо, бабы пряли, суча нить при свете лучины, пели негромко. Да только чем бы ни занимались, тоже порой поглядывали в сторону то Малфутки, то не сводящего с нее глаз старосты. Когда уже стали лучины тушить, а старейшины разошлись по своим избам-землянкам, Громодар окликнул Малфутку сделал знак приблизиться.

Она стояла перед ним, прямая, как пламя свечи, даже заставила себя поднять глаза на старосту. У того отсвет огней отражался от лысого темени, глаза под кустистыми бровями были темными, взгляд был тяжелым, так что девушка едва сдерживалась, чтобы в ноги ему не кинуться. «Ничего-то он от меня не дознается! — решила Малфутка, даже заставила себя вскинуть горделиво голову. — Ни за что не погублю себя, не признаюсь. А тем и Свенельда спасу от беды».

Громодар неожиданно усмехнулся в бороду и, протянув руку, схватил ее за вышитую опояску и притянул к себя так, что она чуть коленями о его ноги не стукнулась.

— А ведь не зря тебя углядел посадник среди наших, — все так же улыбаясь, сказал Громодар. — Пока чужой не присмотрится свежим оком, свое, привычное и не кажется особенным. Однако ведь и впрямь хороша ты стала на диво, Малфутка! Так говорю, сосновичи?

В избе многие одобрительно загалдели, однако были и такие, что смолчали, переглядываясь.

Малфутка только ресницами заморгала. Громодара же ее растерянность еще больше подзадорила. Захохотал, откидывая голову, сверкнул крупными, по-молодому целыми зубами. И так резко умолк. Смотрел исподлобья, тяжело дыша.

— Вот что, славница[46], пойдешь мне сегодня стелить.

Староста сказал это спокойно, но так твердо, что и возразить было нельзя. Малфутка смотрела на него широко открытыми глазами и чувствовала, как кровь словно стынет в ней. В избе стало тихо, родовичи переглядывались растерянно, но молчали.

Громодар же, будто ничего особенного не случилось, откинулся на лавке, потер пятерней поросшую серо-седой шерстью грудь в вырезе расшнурованной рубахи, потом стал задумчиво ковырять в носу, словно и не думая больше о застывшей перед ним девушке. А чего думать — его повеление тут равносильно закону. Малфутка же смотрела на него, невольно сравнивая с сильным и пригожим Свенельдом, и такая волна гадливости поднялась вдруг в ее душе, что впору сплюнуть прямо на пол. Но сдержалась. Сжав кулачки, она набрала в грудь как можно больше воздуха.

— Не взыщи, Громодар мудрый, но я вынуждена отказать тебе.

Он чуть шевельнул бровями, глянул исподлобья.

— Мне не смеют отказывать.

— Но я должна. Мне посадник киевский велел его дожидаться да ни с кем не спутываться. О том у кого хочешь в Искоростени спроси. Свенельдова я теперь. Так-то!

И она сверху вниз горделиво поглядела на Громодара. Но староста лишь криво усмехнулся.