Ведьма без лицензии (СИ)

Я демонстрирую один из отложенных нежно-золотистых сырников. Ирвин идёт ко мне, как зачарованный, преданно заглядывает в глаза. Я предвкушающе улыбаюсь. Про то, что мы в столовой не одни, я благополучно забываю, снимаю сырник с вилки и, удерживая пальцами, обмакиваю в розетку с брусничным вареньем. Ирвин легко принимает правила игры и берёт еду с рук, слизывает упавшие на ладонь капельки варенья, целует.

Второй сырни я обмакиваю в мёд. Интересно, Ирвину как больше нравится? Спрашивать не буду, попробую угадать. Я краем глаза замечаю, что экономка уходит, и почему-то лицо у неё пылает ярким малиновым.

—  Сестрёнка, пойдём, мы тут лишние. Сейчас у них сырники кончатся, и они друг за друга примутся.

—  Ага…

—  Бесстыжие, —  вздыхает над головой Сквозя, —  но птенцов хочется.

В себя мы с Ирвином приходим нескоро. Если честно, я даже всерьёз задумываюсь, не подмешала ли нам добрая тётя экономка каких-нибудь чудо-травок, уж больно сильно по мозгам приложило.

Но, может быть, это и есть любовь? Не знаю… Страсть есть, мне хорошо, Ирвин выглядит довольным и удовлетворённым, а значит, не стоит заниматься самокопанием и портить душевный ландшафт. Я целую Ирвина в нос и отстраняюсь:

—  Там жрец ждёт.

—  Подождёт.

Качнув головой, я поднимаюсь и выхожу в гостиную.

—  А-апчихи!

Ну почему?!

Я наивно надеялась, что прибывший из столицы жрец будет отличаться от остальных, но первое, что он сделал в доме —  зачем-то устроил дымовую завесу. Из курительницы клубами выходит ароматный дым, и хотя запах мне нравится, но всё равно щекочет и раздражается.

Жрец водит над дымом ладонями. Он выглядит как благообразный дедушка, несмотря на солидный возраст сохранивший крепость тела и ясность ума.  Чёрный с серебряным шитьём балахон резко контрастирует с длинной бородой, заплетённой в косу. Глаза не видно за густыми разросшимися бровями.

—  Добрый день, —  здороваюсь я. —  Простите, что заставила ждать.

Дед поворачивает голову в мою сторону:

—  Помогать мой долг, дитя. Мне сказали, ты ищешь отречения?

—  Да.

—  Могу я узнать, кого из богов ты собралась покинуть?

Это имеет значение?

—  Нексин Всеблагую.

—  Вот как… Понимаю, дитя. Позволь мне взглянуть? —  не дожидаясь согласия, он проводит в воздухе рукой, и на миг вокруг меня вспыхивает золотистое сияние, словно за моей спиной взошло солнце. Золото припорошено знакомым чёрным налётом, который появился, когда я стала частью Круга. Это аура, да? Выглядит потрясающе.

Жрец проводит ладонью по подбородку, опускает руку. Под пальцы попадает кончик заплетённой в косу бороды, и он принимается его теребить. Складывается впечатление, что жрецу не нравится то, что он увидел. Не любит ведьм? Нет, вряд ли, ведь Ирвин знает, кто я, не стал бы приглашать того, с кем возникнут проблемы.

—  Что-то не так?

—  Люди склонны винить богов по поводу и без, дитя. В старых хрониках сохранились записи о шумных праздниках в храмах Нексин. Богине дарили танцы, смех, пока четыре сотни лет назад с Юга не пришёл Серый проповедник. От имени богини он учил умеренности, уважению к ближним, гармонии. Но вопреки своим же словам о взаимной ответственности, он создал первые серые общины. Я не могу представить, что Всеблагая богиня одобряет то, что творят её последователи.

Я склоняю голову к плечу.

Послушать, конечно, интересно. Почему бы и нет? Но история есть история, к чему её вспоминать именно сейчас? Мне всё меньше нравится, в какое направление сворачивает разговор.

—  Возможно. Однако богиня не остановила серых, прикрывающихся её именем. Для этого может быть тысяча сто пудовых причин, но результат один, имя богини прочно связано с серыми.

Честно говоря, я начинаю злиться, а вот жрец безмятежно улыбается.

—  Дитя, вы знаете, что среди последователей Нексин есть не только серые? Остались люди, которые помнят старые традиции.

—  Какое это имеет значение? — скрещиваю я руки на груди.

—  Приверженцы старых традиций официально не признают серых и наоборот.

И что?

Услышав шаги, я поворачиваю голову. В гостиную входит тётя. Она же лежать должна, отдыхать! Судя по недовольно-разгневанному выражению лица целительницы, на руку которой тётя опирается при ходьбе, и упрямо-целеустремлённому выражению самой тёти, пациентка своевольничает.

Я поднимаюсь навстречу, весьма неудачно попадаю  прямо в дымную завесу, продуваемую сквозняком из окна.

—  А-апчихи-и! —  чёрт! —  А-ачих!

—  Лей, твоя мама тоже чихала от благовоний. Знаешь, так звонко-звонко, —  тётя кивает жрецу и с трудом садится. —  Простите, что перебила.

Коснувшись серого подала, она неловко пожимает плечами, словно вдруг стесняется своего облика.

—  Я только рад, что ты к нам присоединилась, дитя. Я рассказывал Лейсан, что почитатели богини разделились, и хотя в их обрядах и традициях можно найти много общего, это разные обряды. Я вижу в глубинах вашей ауры “детское” благословение. Впервые, дитя, в храм тебя отнесла твоя мама, и она благословила тебя, согласно старым традициям. Уверен, в храме праздновали твоё рождение.

Я не Лейсан.