“Концепция ведьмовства как ереси была воспринята как нововведение: и теологами, и простонародьем”, писал д-р Рассел Хоуп Роббинс в 1959 году в “Энциклопедии ведьмовства и демонологии” (стр.9). И далее: “Дабы не противоречить древнему епископальному канону, который гласит, что вера в в ведьм сама по себе является ересью, инквизиторы вынуждены были заявить, что ведьмовство в понимании “Canon Episcopi” отличается от понимания ведьмовства инквизиторами” (там же).
К тому же, показания, вырванные у подследственных под жесточайшими пытками, не имели практически ничего общего с современным викканством. И, несмотря на то, что, возможно, викканство действительно сформировалось под влиянием этих “исповедей”, стоит все-таки подчеркнуть, что все эти “сведения” – достаточно сомнительные, к слову сказать – повествуют прежде всего о некоем дьяволопоклонническом культе.
Достаточно ознакомиться хотя бы с некоторыми из них, чтобы понять: если в те времена действительно существовал культ почитания Рогатого Бога и Богини-Матери, или верования в “сезонные циклы” и “Книгу Теней”, то жертвы инквизиции, несомненно, рассказали бы об этом – учитывая то, что мучения обвиненных в ведьмовстве были, в буквальном смысле этого слова, адскими.
Но, увы, об этом не было ни слова – хотя осужденные один за другим “закладывали” своих родителей, супругов, друзей, отпрысков; в общем, исповедовались во всем, что хотелось самим инквизиторам, дабы хотя бы на миг остановить пытку…
Любителям же искать “зацепки” мы порекомендуем следующий интригующий пассаж, взятый из протокола допроса женщины, умершей от пыток в 1637 году: “Интересно, как же она могла заклинать погоду, когда сама не знает, что и ответить, лишь шепчет: “О, Матерь Небесная, спаси меня!..” Как вы думаете, к кому же взывала несчастная жертва? К “Великой Матери”? Или же к древней богине, (безусловно, трансформированной христианским мировоззрением), известной как “Дева Мария”?
Словом, та информация, которую инквизиторы “вытягивали клещами” и в прямом, и в переносном смысле этого слова, не имеет ничего общего ни с “сатанизмом”, в который уверовали и церковь, и государство, ни с “ведьмовством”, предметом поклонения нынешних “ведьм”. Это – плоды боли, страха и пыток, плоды человеческой жестокости – однако жестокости не “сатанинской”, не “ведьмовской”, но жестокости правительственной и церковной.
Но что же, в таком случае, ведьмовство?..
В размышлениях об эросе обычно выделяется два уровня: секс - и эрос, или пол - и любовь. Например, Николай Бердяев пишет: "Мне всегда думалось, что нужно делать различие между эросом и сексом, любовью-эросом и физиологической жизнью пола". ("Самопознание", гл. 2; цит. по: Н.А. Бердяев. Эрос и личность. Философия пола и любви. М.: Прометей, 1989, с. 135). На самом деле, строение этой сферы не двух-, а трехступенчато. Эротика составляет особый, средний уровень межличностных отношений, который нужно отличать и от сексуальности, и от любви.
Пол - размножение вида посредством сочетающихся индивидов. Эротика - смертность индивида и его стремление стать всем для себя.
Любовь - бессмертие индивида и его способность стать всем для другого.
По словам Жоржа Батая, "эротизм ей (обезьяне) неведом как раз постольку, поскольку ей недостает знания смерти. И напротив, из-за того, что мы люди, из-за того, что мы живем в тревожном ожидании смерти, мы и знаем ожесточенное, отчаянное, буйное насилие эротизма... Эротизм отличается от животной сексуальной импульсивности тем, что он в принципе, так же, как и труд, есть сознательное преследование цели; эротизм есть сознательное искание сладострастия" (Слезы Эроса// Танатография Эроса. Жорж Батай и французская мысль середины XX века. СПб: МИФРИЛ, 1994, с. 278, 282).
Животные не знают эротики, потому что не знают о своей смертности и не пытаются вобрать как можно больше наслаждения в краткий промежуток жизни. Человек, в отличие от животных, "и жить торопится, и чувствовать спешит". Эротика - это интенсивное, многократно усиленное переживание того, что случается в сексе. Эротика исходит из ощущения своего смертного "я", которое пытается продлить наслаждение, превзойти функцию совокупления, присвоить себе то, что принадлежит роду. Соитие уже не служит инстинкту размножения, но множится само по себе, продлевает себя для себя.