Ведьма и тьма

Когда лист уже опадать начал, так и вышло. То лешак подходил глянуть на женщину со светившимся желтизной взглядом, то подаг, дух звероловства, являлся, жаловался, что зверь от людей все дальше уходит, ныл недовольно. Да и вся нежить лесная теперь казалась вечно недовольной. Еще не успокоившиеся к зиме лесные мавки сокрушались, что-де русалки их дразнят, болтают, что лесные девушки красотой им в подметки не годятся. Русалки и мавки всегда недолюбливали друг друга, но теперь бранились, как простые бабы у колодца. Мавки звали русалок убийцами, топящими людей. А ведь и сами они могли завлечь человека в глухомань и оставить его там, но это случалось редко – обычно лесные девушки губить смертных не любили. И все же в спорах русалки убеждали мавок, что те тоже русалки – только лесные, степные, луговые. Хотя далеко им до настоящих русалок, которые так плавно поводят хвостами в глубокой пучине…

Малфриду эти ссоры удивляли. Обычно духи более спокойны и хладнокровны, однако теперь они поносили друг друга и грозились, что все уйдут в мир Нави[120]. Людей расплодилось столько, что ни погулять, ни позабавиться негде. Сердились-то они на людей, но так как люди всегда сильнее духов, срывали злость на своих. А обиженные нелюди даже ведьме помогать не станут. Поэтому на все ее вопросы о живой и мертвой воде только пищали и разбегались.

Но недаром Малфриде продолжала сниться колдовская беспросветная тьма. Сильной себя ощущала, как никогда ранее. И однажды…

О, велик еще Перун Громовержец, силен Велес, могуч Стрибог, посылающий тучи! Их здесь власть, и Малфрида поняла это, однажды ночью заметив в густом ельнике легкое свечение. Так и есть – стекает в мелкий ручей родничок голубоватой мертвой воды, мерцает розоватым светом зари вода живая!

Малфрида едва не расплакалась на радостях. Хотела даже руку надрезать и окропить в благодарность мать Сырую Землю своей кровью… но не решилась. Темные сны делали ее все меньше человеком, а мать Сыра Земля только людям дары свои отдает, лишь их труд, пот и кровь в ответный дар принимает. Примет ли дар ведьмы темной?

Малфрида решила не рисковать. Она стала произносить заветные слова – и вода в источниках еще ярче вспыхнула. Несмотря на промозглую ночь, ведьма оголилась, отбросила одежду и принялась поливать тело и лицо голубоватой мертвой водой. Кожу сразу свело, рубцы и шрамы от ран начали светлеть и исчезать. Теперь главное – успеть живой воды испить!

Чуть позже она, как была нагая, распростерлась на палой хвое, вдыхая всей грудью. Хорошо, хорошо-то как!

Ведьму холод не пронимал, и она сладко выспалась, не обращая внимания на пищавших в темноте лесных духов и чей-то невидимый, но почти осязаемый взгляд из темноты. В этом взгляде ощущалась некая равнодушная мертвенность. Обычного человека это могло бы свести с ума, а ведьме-то что? Она сама уже стала частью безразличного, стылого мира нежити.

До самых снегов Малфрида прожила в чаще. Если что-то и волновало ее, так это возникавшая порой тоска по Калокиру. Как он отыщет ее, если она и сама не ведает, куда забрела?

Поэтому однажды Малфрида вышла на тропу, ведущую к затерянным среди чащи лесным курганам. Некогда тут хоронили вождей древлянских племен, ныне же, похоже, люди заглядывали сюда и просто так. И не только пешие, даже конники появлялись – вон сколько следов кованых копыт на снегу! Никакого почтения к праху пращуров, следы прямо на курган ведут, словно всадники въезжали на него для забавы.

Пока она осматривала местность, из леса послышались голоса, какой-то шум. А там и всадники показались. Завидели странную лесовичку в грубой одежде из шкур, попридержали коней, стали переговариваться.

– Ты чья будешь? Дух или человек?

Она молчала, с улыбкой глядя на них. Пусть что хотят, то и думают.

Всадников становилось все больше. А потом выехал на поляну на белой длинногривой лошадке отрок в крытой алым сукном богатой шубке, и вои засуетились вокруг него.

– Гляди, кого встретили, княжич! На речи не откликается, но и страха не выказывает. Может, стрелой ее, чтоб беды не было?

– А ты попробуй, – весело отозвалась ведьма. – Да только если стрела в тебя же и полетит, не обессудь.

И повернулась к княжичу. Она уже поняла, кто перед ней.

– Здрав буди, Олег, Святославов сын. Я – Малфрида-чародейка.

Она видела, как люди насторожились, некоторые натянули поводья, заставив лошадей попятиться. Ведьма же глядела только на этого мальчишку. Сколько ему? Лет одиннадцать-двенадцать, совсем малец, а гордости… Ишь как смотрит. Рот у него яркий, как у бабки Ольги, а глаза синие, как у Святослава. Но на этом сходство и заканчивается. Сын мадьярки, был он смуглым и скуластым, гладкие черные волосы выбивались из-под светлой опушки богатой шапочки.

– Ты ведьма? – спросил Олег и заулыбался. И с мальчишеским задором приказал: – А ну, покажи мне какое-нибудь диво. Чудес хочу!

Малфрида только усмехнулась. Повела рукой – и там, где только что лежала белая пелена снега, проступили следы недавно пробегавших волков.

– Вон куда они побежали. Догоняй свою добычу!