Ведьма на Иордане

Эти приехали из Тель-Авива. Трое художников, один с женой или подругой, и два одиночки. Люда всегда представляла себе художников бородачами с дымящимися трубками в зубах, в беретах и свитерах грубой вязки, но тель-авивцы были коротко подстрижены, курили обыкновенный «Парламент», а о свитерах и беретах на пляже не могло быть и речи. Подруга — худосочная девица в больших очках и с высокомерным выражением обильно смазанного солнцезащитным кремом личика — не выпускала из рук сигарету и старалась не смотреть в сторону Люды. Художники обращались к девице с подчеркнутой почтительностью. Судя по отдельным репликам, она сочиняла критические статьи в каком-то тель-авивском художественном журнале и от ее мнения зависело многое. Люду совершенно не заботили ни девица, ни ее мнение, ни сами художники. Она точно плавала в сером тумане беспамятства, сквозь который смутно проступали очертания знакомых берегов.

Художники пили стакан за стаканом и наперебой умоляли прекрасную блондинку уехать вместе с ними в Тель-Авив, позировать. И чем больше стаканчиков они опрокидывали, тем прекраснее становилось рисуемое ими будущее.

Худосочная девица, внезапно утратившая внимание спутников, предприняла решительные меры. Поставив пластиковый стул прямо в воду, она одним движением сбросила купальник до пояса и уселась на стул, подставив солнечному жару обнаженную грудь.

«Лучше бы ты этого не делала», — с сожалением отметила про себя Люда. Соблазнительно выпирающие полушария девицы, особенно заметные на фоне общей щуплости ее тела, оказались чашками купальника, скрывающими весьма унылую грудь. Девица закрыла глаза, якобы загорая, и не заметила, как художники, пару раз окинув опытными взорами открывшуюся убогость, развернули свои шезлонги и полностью переключились на свободно красующиеся перед ними подлинные прелести Людмилы.

Девица то ли действительно заснула, то ли погрузилась в медитацию, но часа полтора прошли без ее презрительного подергивания бровками и сигаретного дыма. В это время совсем упившийся художник беззастенчиво запустил пятерню под купальник прекрасной блондинки, за что был ею немедленно бит, хотя и шутливо, но вполне отрезвляюще. Двое других, как бы признав за ним право первопроходца, оставили парочку под зонтом и ушли купаться. Забредя по горло в воду, они завели бесконечный спор о перцептивных силах, аберрации, линотипии, полигамии и сомнительной пользе категорической абстиненции.

Художник, их товарищ, хмельно покачиваясь, сидел на песке у ног Людмилы и бубнил нечто застенчиво-ухарское:

— Ты и я, свободные люди, возьмем наше счастье, Людочка, вот и встретились две бесконечности, не бойся, я пьяный, но ласковый.

Люда молчала, а когда художник, покачиваясь, снова протягивал руку, пытаясь залезть под купальник, увесисто щелкала его по лбу. Так щелкала, что голову бедолаги отбрасывало назад, а глаза от удивления широко раскрывались.

Плоский берег лениво лизала волна. Дрожали в дымке зноя Голанские высоты, покрытые прозрачной сиреневой марью, далеко-далеко в синем поднебесье парили ослепительно белые чайки.

Девица проснулась и потребовала немедленно вернуться в гостиницу. Она, видите ли, обгорела до пояса, и теперь ей нужно срочно смягчить кожу специальным кремом, оставшимся в номере. Художники, протрезвевшие от долгого сидения в холодной воде, быстро собрали вещи, затащили в машину своего сомлевшего товарища и галантно распрощались с Людой, ни словом не обмолвившись о недавно сделанных предложениях. Обрисованные дымом в воздухе перспективы сладкой жизни натурщицы в Тель-Авиве улетучились, точно хмель.

Солнце садилось за высокий берег Тверии, прохладный ветерок тянул из глубины озера. Отдыхающие один за другим разъезжались, и скоро на пляже осталась одна Люда. Подобрав забытый кем-то купальный халат, она закуталась плотнее, уселась в шезлонг и стала наблюдать, как медленно гаснет сияющая поверхность воды. Короткие несвязные мысли грохотали в голове, точно леденцы в жестяной коробке. Она никак не могла сосредоточиться, стоило лишь начать думать о каком-либо предмете, как мысли тут же перескакивали на что-то совсем иное, не имеющее к первому ни малейшего отношения.

— Милочка, хотите чаю? — разбудил ее женский голос. На пляже было темно, одинокий фонарь на столбе не мог рассеять чернильную темноту юной ночи. С гор дул теплый ветер, в неровных разрывах туч одиноко посверкивали серебряные искорки звезд.

— Чо-чо? — спросонья не разобрав, переспросила Люда.

— Чаю теплого попейте, замерзли, наверное, в одном халате.

Голос принадлежал бабульке лет восьмидесяти. Свет фонаря едва освещал ее фигуру, черты лица скрывались в темноте, но возраст довольно точно угадывался по движениям и голосу.

— Мы с мужем приехали подышать свежим воздухом у воды. Видим, кто-то сидит в кресле, — словоохотливо пустилась в объяснения бабулька. — Сначала решили — позабытые вещи, а присмотрелись — человек спит, женщина. И как вам, милочка, не страшно одной в такую темень, вдали от людей? Давайте, выпейте чаю.