Ведьма на Иордане

Улица закончилась, и они оказались перед входом в сквер. Он располагался неподалеку от религиозного района, поэтому его всегда наполняли мамы с колясками, старики в черных шляпах и мальчишки с пейсиками вразлет, гоняющие на велосипедах по узким дорожкам. Место, идеальное для встречи и знакомства, тут не существовало даже малейшей вероятности остаться наедине, то есть оказаться в положении, часто толкающем людей, особенно в юном возрасте, на всякого рода непредвиденные поступки. Поэтому религиозные девушки и юноши назначали свидания на скамейках сквера и просиживали на них многие часы, самозабвенно беседуя.

Мазаль подошла к одной из таких скамеек и присела на край. Арье не задумываясь опустился на другой. Теперь их разделяли всего каких-нибудь полтора метра, но каждый не замечал другого, делая вид, будто рассматривает деревья, траву, птичек, игру солнечных пятен в журчащей под ветерком листве.

Прошло несколько томительных минут. Наконец Арье кашлянул, сначала не всерьез, от смущения, но нарочитый кашель задел в горле какую-то живую ниточку, внутри защекотало, запершило, и он разразился самым настоящим, захлебывающимся клекотом. С трудом остановившись, поматывая головой, словно отгоняя новый приступ, он зажмурил глаза и сквозь темноту услышал голос Мазаль:

— Вы из-за кашля прекратили петь, да?

Он поднял веки и посмотрел на нее. Просто, как смотрят друг на друга давно знакомые люди. На лице Мазаль было написано неподдельное участие, она вся подалась в сторону Арье, точно хотела обнять его и утешить, прижав к своей груди. От этой мысли ему стало жарко, он покраснел и отвернулся.

— Нет, — сказал он, не глядя на Мазаль. — Кашель тут ни при чем. Голос исчез. Разговаривать могу, а петь — горло перехватывает. Да и не хочется.

— Бедненький!

И столько теплоты, столько участия было в ее тоне, в мягком, трепетном переливе гласных, что он вдруг повернул голову, поймал ее взгляд и твердо произнес:

— Мазаль, выходи за меня замуж.

Она охнула и закрыла лицо руками. Около минуты, не опуская крепко прижатые к лицу ладони, она тихонько раскачивалась, словно во время молитвы. Арье жадно рассматривал ее всю, вблизи и не стесняясь. Из-под серой юбки выглядывали изящнейшие туфельки, а сразу за краем белых носочков темнели полоски кремовой кожи. Рукава серой блузки задрались, приоткрыв округлые локти. Ее руки, такие ровные, гладкие, блестящие, ее длинные коричневатые пальчики с миндалевидными, едва тронутыми лаком ногтями. Аккуратные ушки, черные, слегка вьющиеся волосы. Он заметил в них несколько серебряных ниточек, и от жалости и любви сдавило горло. Мазаль не красилась, она хотела выглядеть такой, как есть, без уловок и обмана. Такая правдивость, строгость по отношению к себе умилили Арье почти до слез.

Наконец она опустила руки и перевела на него взгляд своих лучезарных, сияющих, огромных глаз. Он невольно вспомнил слова Рути и содрогнулся от их несправедливости. Как ухитряются люди, даже лучшие, даже близкие, настолько исказить, оболгать действительность!

Мазаль смотрела на Арье и молча плакала. Слезы катились по щекам и капали на блузку, оставляя темные точки.

— Я обидел тебя?! — вскричал Арье. — Я был груб, настойчив, извини, извини ради Бога!

— Это от счастья. — Она достала из кармашка блузки платочек и осторожно промокнула слезы. — Я еще не верю, — виновато добавила она. — Наверное, это сон.

— Вовсе нет! Я спросил, согласна ли ты выйти за меня замуж, но ты не ответила.

— Согласна! Согласна! — воскликнула Мазаль и вновь закрыла лицо руками. На блузке продолжали расплываться неровные, темные точки.

На этом они расстались, ведь дальнейший разговор мог привести к случайным прикосновениям, а потом, упаси Бог, и к другим проявлениям чувств, а подобного рода грубости могут позволить себе только примитивные люди, бредущие по миру без света в голове и Всевышнего в сердце.

— Дурень! — воскликнула Рути, узнав о решении брата. — Какой же ты, братец, дурень!

Арье-Ор только улыбнулся. Ему было хорошо.

Дальше все покатилось по накатанной, с мраморным блеском боковин, свадебной колее. За первой, «случайной», встречей, последовала первая официальная, после третьей — поставили в известность родителей, затем отец и мать Арье получили приглашение на субботнюю трапезу к родителям Мазаль, затем посвятили сестер и братьев. Свадьбу решили сыграть на следующий день после окончания года траура, но фактически уже после помолвки Арье стал приходить в дом к родителям Мазаль почти как родственник.

Ее отец оказался уважаемым в «йеменской» общине человеком. За глаза его называли каббалистом, почтительно поднимая брови, а в лицо — раввином. Но хоть никакой должности он не занимал, а почестей и славословий сторонился, после первых же произнесенных им слов становилось ясно, что человек он не простой. Совсем не простой.

По ночам в его доме собиралась группка учеников и до утра, закрывшись в дальней комнате, изучала старинные, вывезенные еще из Йемена манускрипты.