Ведьма полесская

Челядь, которую панство зачастую обзывало дармоедами, с одного лишь взгляда научилась определять настроение барина. И если уж слуги увидят, что их «благодетель» не в духе, то ни встретить их во дворе, ни дозваться почти невозможно: «все заняты срочной и неотложной работой». Попасться в такую минуту на глаза барину — это почти наверняка нарваться на взбучку.

Хотя пан Хилькевич и находился в возбуждённом состоянии, но на этот раз зоркое око прислуги точно определило: прятаться не стоит.

— Манька! — громко окликнул Семен Игнатьевич кухарку, выскочившую во двор с большим жестяным тазом. — Прасковья Федоровна где?

— Возле пруда, наверное. Гуляют.

— Живо покличь её!

— Щас позову, — буркнула Манька, недовольная тем, что налетела на лишние хлопоты.

С раздражением вывернув очистки почти возле самого порога и грохнув пустым тазом, молодица направилась искать Прасковью Фёдоровну.

Недовольство кухарки было вызвано тем, что это приказание мог бы исполнить и кто-нибудь из дворовых, а у неё вот-вот в печке щи закипят.

Семён Игнатьевич прошёл в залу и сел в массивное вычурное кресло. Развернув несколько аккуратно сложенных листков, он уже в который раз начал их перечитывать.

Вскоре в доме послышались торопливые шаги, которые нельзя было спутать ни с какими другими. Такой интеллигентный стук издавали только подбитые заводскими набойками изящные чаравики Прасковьи Фёдоровны.

— Что случилось? — прозвучал встревоженный голос супруги пана Хилькевича. — Что за спешность такая? Уж не с Андрюшенькой ли что?!

— Не волнуйся, дорогая! Наоборот, всё очень хорошо! Наш сын поступает на учёбу! В столицу! Да-а-а, Петербург!.. — с этими словами пан Хилькевич многозначительно поднял указательный палец высоко над головой. — Это вам не Могилёв и даже не Гомель! А в Андрюше я уверен: экзамены он обязательно сдаст. Соответствующие документы отправлены! Впрочем, вот сама читай! — Семен Игнатьевич протянул супруге письмо.

Пока Прасковья Федоровна читала, пан Хилькевич в нетерпении мерил шагами комнату. Наконец, не удержавшись, он начал излагать дальнейшую суть письма:

— Недельки через две Андрюша приедет домой, погостит, отдохнёт и, дай бог, покинет нас уже надолго, — мешая супруге читать, пан Хилькевич в возбуждении пытался сам растолковать ей хорошую новость.

Видя, что внимание Прасковьи Фёдоровны без остатка приковано к чтению, Семён Игнатьевич замолчал. Но и молчать ему было невтерпёж, и он предался рассуждениям, время от времени всё равно обращаясь к супруге:

— Из Петербурга ему приехать удастся лишь хотя бы раз в год, так что, мать, будем теперь реже видеться с Андрюшей. Но так надо! Для карьерного роста надобно быть человеком высокообразованным. Придется…

— А что это он тут о Прохоре пишет? Какая женитьба? — до конца не поняв смысла написанного, спросила вдруг Прасковья Федоровна.

— А! Это он спрашивает, не надумал ли Прошка жениться. Ему очень хотелось бы побывать на его свадьбе. А то уедет и не приведётся побывать на таком важном для Прохора событии. Да и в самом деле надо парню помочь основательно обжиться. И корни надо чтобы на наших землях пустил. Вот приедет Андрюша, и мы сообща решим, как быть.

— Хм, да он тут ещё и приветствие передаёт этому холопу, — с некоторым раздражением высказалась Прасковья Федоровна, жадно продолжая бегать глазами по строкам.

— Ты уж, мать, свою материнскую ревность урезонь. Не забывай: наш сын жизнью обязан этому холопу, — сказав это, пан Хилькевич специально сделал ударение на последнем слове.

После того рокового события с медведем и после частых совместных походов на охоту Семен Игнатьевич настолько привязался к Прохору, что испытывал к нему почти отеческие чувства.

— А знаешь ли ты вообще, — продолжал он, — что для мужчины значит охота?! Там уж бывает не до того, кто есть мужик, а кто барин. Для леса и болота все равны! И всякое может случиться. А если рядом с тобой надёжный товарищ, то можешь быть всегда спокоен: в случае чего, есть кому придти на помощь. Так-то вот.

— Да ладно уж тебе, — отмахнулась Прасковья Федоровна от нравоучений супруга.

В общем-то, Прасковья Федоровна тоже относилась к Прохору неплохо. Но, как правильно заметил пан Хилькевич, её материнское самолюбие часто страдало от того, что Андрей, когда бывал дома, много времени проводил в обществе этого почти неграмотного крепостного. До появления Прохора сын больше времени находился в семейном кругу и больше уделял внимания матери. Но ведь и само время почти всегда играет против родительских чувств: дети быстро взрослеют, у них появляются свои интересы, своя жизнь. Прасковья Федоровна была женщиной неглупой и прекрасно это понимала.

— Нужно многое подготовить к отъезду Андрюшеньки, — сказала она, закончив читать письмо.

— Ну вот, он ещё не приехал, а ты уже собираешь его в дорогу.

— Не так уж долго он и задержится у нас. В сборах время быстро пролетит. Не забыть бы чего.