Ведьма, пришедшая с холода

— У меня нет инструментов, времени, коллег, чтобы использовать эту силу. Люди не могут обращаться к ней без поддержки.

Они прошли под аркой. Он следовал за ними. Шины перемалывали снег в кашу. Она ускорила шаг, следуя за металлическим и кардамоновым запахом магии к центру моста. Автобус подъезжал к западному берегу. Баржи стояли на реке, вмерзшие в лед.

— Но ты, — проговорила она, — ты не просто человек. — Сняла перчатку, повернулась, посмотрела Андуле прямо в глаза. — Возьми меня за руку.

***

Решив пересечь мост, Морозова совершила первую ошибку. Гейб пустился за ней в погоню, а она тащила с собой необученную девушку. Если студентка — подсадная утка, ее выбрали за полное отсутствие подготовки. Даже эксперт не мог бы провалиться так ловко. Гейб следовал бы за ней с легкостью, даже если бы она не выделялась среди других людей в его сознании. Злату легко приметить — этим все сказано. Она двигалась неумело, поворачивалась неловко, смотрела вокруг неправильно. Она вела себя так, будто небо вот-вот рухнет или земля разверзнется под ее ногами. Морозова едва держала ее в узде.

Так он себе твердил.

Его головная боль проснулась, когда он приблизился к реке, но он упорствовал. Пока женщины пересекали Карлов мост, Гейб мог сократить дистанцию. Если они сядут в автобус, он это заметит. Они даже прыгнуть с моста в отчаянии не смогут. Разобьются об лед, а если им удастся его пробить, то утонут.

Он почувствовал, как они остановились, прежде чем увидел это.

Они стояли возле ограды, глядя на реку. Он замедлился. Приблизился. «Не спугни их, не привлекай к себе внимания». Чертов Джош, умчался, как гончая за игрушечным кроликом. Гейбу не помешал бы тут напарник.

Он ощутил новый удар в мозгу и более мягкое притяжение, похожее на притяжение к Злате, — от запертых во льду барж на реке. Проигнорировал его и подошел ближе.

Морозова и Злата взялись за руки.

Когда они коснулись друг друга, мир дрогнул.

Он уже был свидетелем землетрясения — в Бирме. Тот же тошнотворный ужас пронзил его внутренности сейчас, но пульс не стал неровным, подобным ударам барабана, сброшенного с лестницы, — напротив, четкий ритм. Гейб заметил, что двигается в гармонии с ним, увидел, что река тоже пульсирует — не светом, но чем-то вроде света, звуком, который стал видимым, ощутимым благодаря этому новому чувству, этому присутствию в его голове — оно сливалось с ним, только чтобы снова разорвать Гейба на части.

Мир был инструментом, и бог ударил по его струнам.

Гейб упал на колени на Карловом мосту, словно Савл по дороге в Дамаск[15], и зажал рот руками, чтобы сдержать крик.

Как долго длится конец света?

Вечность — и нисколько.

Когда Гейб очнулся, его ноги были мокрыми от растаявшего под ними снега. Зубчатая черная стена колыхалась вокруг него. Понимание возвращалось к нему постепенно, просачиваясь сквозь ощущения. Стена состояла из плащей и пальто, зубцы — головы: местные смотрели на него сверху вниз, пока он стоял на коленях на Карловом мосту. Судя по его часам, прошло десять минут.

Он вскочил на ноги, пошатнулся, раскидал самаритян — но Злата с русской ушли. На пешеходной дорожке их не было, автобусы и автомобили уже давно проехали по мосту. Он их больше не чувствовал.

Гейб подбежал к ограде — но прохожие затоптали их следы. Положил руку на каменные перила, где, как он помнил, лежала рука Златы, и ощутил тепло, хотя камень был холодным.

Он выругался во мрак, в сторону реки.

***

Таня могла побежать на конспиративную квартиру, хохоча, как девчонка. Но нет. Она не потеряла голову. Она заставила себя работать, быть шпионкой, сотрудницей, служительницей, хотя каждая клеточка ее тела мечтала петь. Экстатическая симфония молчания вибрировала в ней, пока она вела Андулу Злату в убежище.

Таня вынуждена была собраться: Андула сияла, у нее кружилась голова, как у впервые напившейся влюбленной или даже как у впервые опьяненной любовью. Она оглядывала шпили зданий, которые прежде были церквями, и зубчатые стены замка, глазела на старух-прохожих с морщинистыми лицами и напевала — фальшивя — мелодии, которых Таня не узнавала, но которые звучали как детские песенки.

— Я никогда, — произнесла Андула в третий раз, когда они миновали последний квартал на пути к конспиративной квартире, и, решив, что ей явно нравится это слово, повторила: — никогда-никогда-никогда-никогда-ни... — Голос взлетал по шкале тональности вверх и падал вниз: она говорила то ликуя, то яростно, то смеясь так сильно, что забывала договорить. — Никогда! Не чувствовала! — и оставила недосказанным «ничего подобного».