Ведьма с Портобелло

– Быть может… – начал я и осекся. Но Афина вы­жидательно молчала, пока я не продолжил: – Быть мо­жет, ты начала слишком рано. Люди были к этому не готовы.

Она рассмеялась в ответ:

– Да нет, конечно, были готовы. Оттого-то все эти столкновения, мракобесие, агрессивная злоба. Силы зла – в предсмертной агонии, и сейчас они напрягают последние силы. Да, сейчас они кажутся особенно могу­чими, но это уже конвульсии, еще немного – и они не смогут оторваться от земли.

Я бросала семена во многие сердца, и каждое из них выразит это Возрождение по-своему. Но одно из них принадлежит той, кто воплотит Традицию полностью. Это – Андреа.

Андреа.

Которая так ненавидела ее и на излете нашего с ней романа винила во всех смертных грехах. Которая твер­дила всякому, кто хотел слушать, что Афину обуяли себялюбие и тщеславие и в конце концов она погубит дело, налаженное с такими трудами.

Она поднялась, взяла свою сумку.

– Я вижу ее ауру. Она исцеляется от ненужного страдания.

– Ты, разумеется, знаешь, что не нравишься Ан­дреа.

– Знаю, конечно. Мы почти полчаса говорим о люб­ви, правда ведь? «Нравится» не имеет к этому никакого отношения.

Андреа – это человек, который абсолютно приспо­соблен для того, чтобы и впредь исполнять это предна­значение. У нее больше опыта, чем у меня, ее харизма сильней моей. Она училась на моих ошибках и сознает, что должна вести себя осторожней, ибо агонизирую­щий зверь мракобесия особенно опасен и наступают времена открытого противостояния. Андреа может-не­навидеть меня, и, быть может, ей удалось так стреми­тельно развить свои дарования именно потому, что она хотела доказать, что одарена щедрей, чем я.

Когда ненависть заставляет человека расти, она пре­вращается в одну из многих ипостасей любви.

Афина взяла свой диктофон, спрятала его в сумку и ушла.

В конце недели был оглашен приговор: заслушав по­казания свидетелей, суд оставил за Шерин Халиль, из­вестной как Афина, право воспитывать своего сына.

Кроме того, директор школы, где учился Виорель, был официально предупрежден, что случаи какой бы то ни было дискриминации по отношению к мальчику будут преследоваться по закону.

Я ждал звонка от Афины, чтобы вместе с нею от­праздновать победу. С каждым прожитым днем моя любовь к ней все меньше терзала меня, из источника страданий превращаясь в тихую заводь безмятежной радости. Я уже не чувствовал такого лютого одиноче­ства, ибо знал, что где-то в пространстве наши души – души всех, кто был изгнан и теперь возвращался, – снова с ликованием празднуют свою новую встречу.

Прошла неделя. Я думал – она пытается прийти в себя после безмерного напряжения последних дней. Прошел месяц. Я предполагал – она вернулась в Дубай и занялась своим прежним делом, но когда позвонил туда, мне ответили, что давно уже ничего не слышали о ней, и попросили, если встречу ее, передать, что двери для нее всегда открыты и в компании ее очень не хва­тает.

Тогда я решил напечатать серию статей о пробужде­нии Матери, которые имели шумный успех, хоть и вы­звали негодование нескольких читателей, обвинивших меня в «распространении язычества».

Еще два месяца спустя, когда я собирался идти обе­дать, мне позвонил мой коллега: обнаружено тело Ше­рин Халиль, Ведьмы с Портобелло.

Она была зверски убита в Хемпстеде.

* * *

Теперь, когда все записи расшифрованы, я передам их ей. Должно быть, сейчас она прогуливается в Национальном парке Сноудониа, что привыкла делать ежедневно. Сегод­ня день ее рождения – верней сказать, ее приемные роди­тели, удочерив ее, выбрали эту дату, чтобы отметить ее появление на свет, – и я хочу вручить ей эту рукопись.

Виорель, приехавший с бабушкой и дедушкой на тор­жество, тоже приготовил ей сюрприз: он записал на студии свой первый диск и за ужином даст послушать сочиненную им музыку.

Она спросит меня потом: «Зачем ты это сделал?»

А я отвечу: «Затем, что хотел понять тебя». За все те годы, что мы были вместе, все, что я слышал о ней, казалось мне легендами. А вот теперь я знаю – это была сущая правда.