Ведьма с зелеными глазами

Сегодня похороны Зоси Левандовской. Леша еще накануне сказал мне, что не поедет, что сердце у него разорвется, когда он увидит ее в гробу. И я его понимаю.

Вот почему я отправилась в деревню одна. Миша еще раньше уехал на работу, я же вывела из гаража, завела свою старенькую «Тойоту».

Конечно, я переживала за Алексея. Он человек чувствительный, ранимый, кто знает, чего вздумает… Вот поэтому я сначала заехала к нему домой, но его дома не оказалось. Уехал, значит. Даже калитка заперта снаружи. Я позвонила ему, чтобы спросить, где он и не передумал ли он поехать в Панкратово. Он не сразу взял трубку.

– Леша, ты уверен что не поедешь в Панкратово?

– Уверен, – ответил он мне каким-то приглушенным голосом. А еще мне показалось, что он тяжело дышит.

– Где ты? Может, мне заехать за тобой?

– Люся, я на огородах, картошку копаю. Какое-никакое – все ж занятие.

Вот как, значит, решил он себя отвлечь. Ну что ж, лучше так, чем, как некоторые мужики, пить по-черному.

– Ладно, Лешенька. Ты там держись. Я заеду за тобой ближе к вечеру.

Он буркнул мне что-то в ответ и отключил телефон.

Вся деревня собралась утром возле панкратовского клуба, откуда должны были выносить тело Левандовской. Решили, что хоронить из дома, в котором жила Зося, из леса будет неправильно, поскольку теперь это место ассоциируется у жителей со страшным, да к тому же еще и нераскрытым убийством.

Бабы, чувствуется, с самого утра в клубе, все прибрано, зал, в котором стоит гроб, заставлен вазами и банками с цветами, в основном полевыми, как любила покойница.

В воздухе ощущается напряжение, наэлектризованность, среди людей какое-то нездоровое оживление, нервозность и даже агрессивность. Если бы знали, кто убийца, если бы показали на кого-то пальцем, то, не разбираясь, правда это или нет, набросились бы и разорвали на куски – такое было у всех настроение.

Хорошо, что Леши здесь нет, подумала я, выходя, пробираясь сквозь толпу, из клуба на улицу и вдыхая свежий, влажный после ночного дождя воздух.

И только я так подумала, как замерла на пороге, и ноги мои подкосились. И практически все, кто стоял рядом со мной, как по команде повернули голову в сторону скульптуры, стоящей на развилке дорог. Из-за бетонных фигур мужчины и женщины, поднимавших к небу сноп пшеницы, показался невысокий человек, которого практически и не было видно из-за огромного венка из красных цветов. Человек шел медленно, видно было, что он устал, пот катился по его лицу, и вытереть он его не мог, поскольку держал еще портрет Зоси, даже не портрет, а с любовью сделанный и увеличенный черно-белый снимок, изображающий молодую, с распущенными волосами и сияющей улыбкой Зосю. Белая рубашка ее сбилась, оголив одно плечо, к груди Зося прижимала охапку полевых цветов. Да, это действительно был не столько портрет, сколько фрагмент тайной, скрытой от чужих глаз и, безусловно, счастливой жизни Зоси Левандовской.

– Матерь Божья! Леша! – воскликнула я, бросаясь к моему брату и вытирая ему мокрое лицо платком. – Семь километров прошел, родимый!!!

Толпа расступалась, позволяя Алексею пройти в клуб, чтобы он мог проститься со своей любимой.

На черной шелковой ленте, обвивающей красные, как оказалось, живые розы венка, золотом было написано: «Моей любимой жене Зосе и моему неродившемуся ребенку от мужа и отца».

20. Лиля Лялина

Луговское показалось мне вымершим селом. Словно все жители одновременно покинули свои дома, сады, огороды. И даже собаки не слышно.

Тишина накрыла Луговское.

Я редко бывала в сельской местности, и меня всегда пугала эта жизнь на природе. Мне казалось, что люди, которые живут среди лесов и лугов, открыты для преступников и нечистой силы. Знаю, что днем двери в деревнях не запираются. Вроде бы от кого? Все же свои. И вот кто-то из этих своих или чужих забрался в дом к Зосе и зарезал ее.

Я прочитала в Интернете о зверском убийстве Зоси и еще одой женщины, москвички Эммы Китаевой.

Там же я узнала фамилию следователя, занимавшегося расследованием этого дела, – Евсеев Михаил Евгеньевич.

Я подготовилась, написала заявление, в котором просила принять во внимание мои свидетельские показания, касающиеся, возможно, этого убийства (в чем я до последнего сомневалась, впрочем, как и во всем остальном, что происходило вокруг меня). И теперь это заявление лежало у меня в сумочке.

Оказалось, что Евсеев уехал в Панкратово, на похороны. И когда я спросила, кто умер, дежурный посмотрел на меня недоумевая, мол, как это я могу не знать, кого хоронят.

– Зосю? – спросила я тихо, так, на всякий случай, хотя, по моему мнению, прошло уже много времени и ее должны были давно похоронить.

– Ну да! Поезжайте, может, еще успеете: и на похороны, и Евгеньевича застать.

– А куда ехать-то? – спросила я, совершенно теряясь и уже начиная жалеть о том, что приехала. Вся моя решимость и желание отдать последнюю дань хорошему человеку улетучились. Осталась внутренняя дрожь, слабость и желание спрятаться куда-нибудь подальше, поглубже, чтобы дождаться, когда за мной приедет Захар.