Ведьма внутри меня

Я так не волновалась, даже ожидая вердикта знаменитого травматолога профессора Брыньского. Все анализы, томографии, снимки забрала его медсестра, приказала ждать, когда позовут. И я сидела под дверью кабинета в неудобной больничной коляске, молилась, хотя не знала молитв, и руки у меня леденели. Он был моей последней надеждой. Тогда я получила ответ: «Нет, вам никогда не стать на ноги, не с текущими технологиями, а вот в будущем…», что на самом деле означало нет, никогда.

Ненавижу всё ставить на кон. Жизнь не игра, которую можно перезапустить и начать всё заново. И так уже чудо произошло, и я здесь, вновь на ногах и с лицом человека, а не чудовища. Потерять всё, доверившись случаю — нет, я так не могу. Это может быть мой последний шанс на нормальную жизнь, и что мне предлагают? Поставить всё на добросердечие и понимание человека, который вовсе не выглядит добросердечным.

Но сколько он для меня уже сделал: и жизнь спас не раз, и в дом взял, и всем обеспечил… Но он мог всё это делать не для меня. Дэбрэ — дознаватель. Он ведь сам говорил, что хочет раскрыть тайну, как я его обманула. А ещё он ненавидит Майри. Даже если допустит, что я — другой человек, то сможет ли преодолеть недоверие?

Чёрт, у меня уже голова идёт кругом от всех этих мыслей.

Софи сказала, что Дэбрэ — один из немногих, кто может меня защитить. А сам Дэбрэ сказал, что таких, как я, рассказывающих о других мирах, тут запирают в психушку. Наверное, как и везде. Расскажи я профессору Брыньскому, как смогла встать на ноги — допустим, мне представился такой случай — и что же? Сто процентов, меня бы тоже закрыли в психушке.

Так что же мне делать? Дэбрэ уже совсем скоро придёт. Что ему говорить? И что ему сказала Софи?

Если она ему рассказала о своих подозрениях насчёт меня, то и мучиться нечего — так и этак разверзнется ад. Но если промолчала, дала мне шанс самой всё открыть — то я могу ничего ему не говорить… А затем Софи всё же выскажется, и я, уже я, а не Майри, стану в его глазах лгуньей.

Да он уже так считает. Когда мы провожали Вилара, сказал, что я складно лгу. Он сомневался не в том, что я лгунья, а в том лишь, кому именно вру.

Сомнения, сомнения. Чёрт, ненавижу сомнения. Люблю, когда всё чётко, по полочкам. Чтобы понимать, где я и что я. Ведь только что решила притворяться, и всё получалось, и вот — я опять в той же точке, когда непонятно, как повести себя лучше. Вишу между небом и землей и кричу: «Что делать? Люди, ау, помогите. Что делать-то мне?!»

Ладно, всё. Пора брать себя в руки.

К молитвенникам я прикоснулась лишь для того, чтобы спрятать их понадёжнее. Положила под подушку. Согласна, это первое место, где сама бы стала искать, но придумать что-то другое я сейчас не могла. Поправила одеяло, натянула его повыше, замерла на минуту. Снова откинула одеяло и принялась горкой складывать подушки. Села и откинулась на них спиной. Снова поправила одеяло. Затем волосы. Затем растёрла заледеневшие ладони — а он всё не шёл!

Может, уже и не придёт?

О.

И правда, чего это я? Он услышал от Софи, что мне нехорошо, и я не готова принять его при всём корсетном параде — и не пойдёт сюда. Каждый раз, когда я была неодета, он заметно смущался и злился. Так зачем ему мучить себя? Ну конечно же, он не придёт. И чего это я…

Дверь негромко скрипнула, открываясь. Дэбрэ вошёл, церемонно поприветствовал меня, будто до этого мы не встречались.

— Я могу войти? — спросил, будто и так не вошёл.

Я кивнула — даже рот открыть не смогла, так меня штормило. Что делать? Рискнуть или не рисковать? И что в моей ситуации риск — довериться ему или не доверять?

Ненавижу, ненавижу, ненавижу сомнения!

Дэбрэ остановился недалеко от кровати, и я поймала себя на мысли, что не могу решиться не то что признаться ему, а даже посмотреть в его лицо. Мой взгляд зацепился за чёрный сюртук, ухватился за верхнюю пуговицу и словно приклеился к ней.

Он не сел на край кровати, как Катарина. И не сядет, наверное. Ой, конечно, не сядет, чего это я?

— Возьмите стул. Прошу вас, присаживайтесь, — сказала я таким сдавленным и нерешительным тоном, что стало стыдно перед ним и собой.

Но он не стал смеяться надо мной, а пошёл за стулом и поставил его недалеко от кровати. Когда он сел, я больше не могла смотреть только на его одежду, ведь наши глаза оказались на одном уровне. Но в глаза ему всё равно не смогла посмотреть. Умирала от волнения, как кисейная барышня. Хотя он ничего, вообще ничего ещё не сказал!

…Ему бы следовало побриться.

Какая умная и, главное, своевременная мысль.

Я могла бы отругать себя, а пошла в своём безумии дальше.