Ведьмаки и колдовки

Он не был зол, скорее несколько раздражен и удивлен; но удивление это в новообретенной жизни, которая продолжалась, несмотря на люстру, было чем-то вполне себе естественным.

А Матеушу казалось, что он разучился удивляться.

…и смеяться… тем паче если над собой… а ведь и вправду смешно… соблазнитель… губы онемели, распухли и цвета стали уже не красного — пурпурного.

Королевского весьма.

И он, тряхнув головой — жест этот никак не увязывался с венценосным образом, а потому вытравливался воспитателями с особым тщанием, как и привычка грызть ногти, — рассмеялся. Громко.

Неприлично.

И долго. Гортанный некрасивый смех его, который многочисленным гувернерам так и не удалось облагородить, был слышен далеко за пределами комнаты. Но Матеушу впервые было наплевать.

Он живой.

И жизнь прекрасна, даже когда губы на пол-лица расползлись. Тиана же, опустившись на шелка и кружево, вцепилась в одеяло, натянула по самый нос и из-за этой ненадежной преграды внимательно наблюдала за королем.

— А… а шоколад очень вкусный, — сказала она, когда Матеуш отсмеялся. — К губам надо медень прижать. Меня как-то пчела укусила… у дядечки ульи стоят, медок собственный дюже хороший, но пчелы злющие, что выдры! И я пейзажу писала, а она как подлетит! Как в губу вцепится! Та и распухла… вот мне стряпуха подсказала медня приложить, чтоб спухлость прошла… и прошла…

Звенел голосок панночки Белопольской, которая, конечно, не особо умна, но прелесть что за дурочка… и птицы за окошком пели…

…и розами пахло.

И лето горело во всей его летней красе…

Как бы там ни было, но Цветочный павильон его высочество покинули пусть и с распухшими губами, но в настроении великолепнейшем.

До свадьбы, значит?

Будет ей свадьба… вот сразу после конкурса и будет…

…терпение не относилось к достоинствам Матеуша.

ГЛАВА 4, где повествуется о родственной любви, которая в иных обстоятельствах мало от ненависти отличается

Боги даруют нам родственников; друзей, слава богу, мы выбираем сами.

Из откровений Себастьяна Вевельского, сделанных им в минуты душевного подъема

Лихо вернулся за полночь.

И ни слова не сказал, но сгреб Евдокию, уткнулся холодным носом в шею, да так и замер. Стоял мокрый, взъерошенный… и пахло от него вином.

— Лихо…

— Все хорошо. — Он все же заговорил. — Все хорошо, Ева… он к тебе больше и близко не подойдет…

— Не подойдет, — согласилась она просто потому, что сейчас чувствовала: надо было соглашаться.

И пряди мокрые разбирать. И рубашку стянуть, которая прилипла к коже, а кожа эта побелела… придумал тоже — среди ночи купаться… или топиться?

— Не подойдет…

— Конечно, а если подойдет, то я его… канделябром, — сказала и не выдержала, рассмеялась. — Я подумала, что насмерть… представляешь, если бы и вправду насмерть? Не то чтобы сильно жаль, но ведь судили бы… и на виселицу.

— Женщин не вешают.

— Тогда что?

— За непредумышленное убийство? — Лихо переспросил и нахмурился, словно и вправду раздумывая, что грозило бы Евдокии, окажись голова старшего актора не такой прочной. — Сослали бы в приграничье, на поселение…

— Ну приграничье всяк лучше плахи.

Он не злился. И не собирался Евдокию обвинять. И конечно, она-то ни в чем не виновата, но… неприятно.

— Я бы не позволил тебя обидеть…

А глаза уже не синие, желтизной отливают волчьей… не глаза — злотни новенькой чеканки.

— Лихо…

— Все хорошо, — повторил он, улыбаясь какой-то на редкость беспомощной растерянною улыбкой. — На самом деле все хорошо…

Ложь.

Но не в том, что случилось недавно, потому как происшествие это было несуразицей, глупостью, и Лихо понимает, иначе не пришел бы.

Позволил себя уложить.

И Евдокия рядом легла, голову на плече пристроила.

— Рассказывай, — велела, хотя и не думала, что он подчинится.

Но Лихо, коснувшись губами макушки, заговорил:

— Мы с Себастьяном ладили. С остальными сложно… нет, я люблю всех своих братьев и сестер тоже, но… с ними было не так. Велеслав вечно жаловался… Яцек — чуть что, так и в слезы… прочие — вообще малышня… а Бес — он веселый…

— Погоди. — Евдокия отстранилась. — Он твой… брат?

— Старший, — кивнул Лихослав.

— То есть ты… князь Вевельский?

— Буду когда-нибудь. Ну да, а что?

— Ничего.

Но локтем в бок толкнула, вымещая раздражение.

И ведь умом-то понимает, что Лихослав не виноват в прошлых бедах, даже не Евдокииных, а семейства ее, но все одно обидно.

Князь.

Вевельский… так это получается, что потом, после свадьбы, сама Евдокия княгиней станет? Мысль эта показалась ей столь нелепой, смешной, что Евдокия фыркнула.

Какая из нее княгиня?

Недоразумение одно.