Ведьмин клад

Пряча глаза, муж попросил развода, сказал, что Юлька – женщина его мечты, что она единственная, кто его поддержал, когда с ним случилось это горе. С ним! Она‑то по наивности думала, что это у нее горе, а оказалось, что у Сашки.

Юлька была смелее и честнее, глаз не прятала, зато клялась, что они Настю не бросят, будут помогать, чем смогут: и сейчас, и потом, когда она освободится. До освобождения оставалось еще два года, десять месяцев и тринадцать дней. Настя была уверена, что не доживет до этого момента, что умрет, как только эти двое уйдут. Они ушли, а она не умерла: сходила с ума, выла по ночам в подушку, угодила в карцер за «невразумляемость», но продолжала жить.

Душевная боль прошла не сразу, тлела, как пожар на торфянике: снаружи тишь да гладь, а внутри – ад. Неизвестно, куда бы Настю все это завело, если бы не отец Василий. Его, единственного на всю округу священника, никто не заставлял каждую неделю проводить службы в колонии, он делал это по собственной инициативе, ради спасения заблудших душ. Настя и была такой заблудшей душой, заблудшей и потерянной. Сначала она не хотела не то что исповедоваться, но даже ходить на службы. И не пошла бы, если бы батюшка не окликнул ее однажды.

Они просидели на лавочке под ласковым майским солнцем больше часа. Отец Василий не вел душеспасительных бесед, но после разговора с ним Настю отпустило, внутренний, невидимый постороннему взгляду пожар стал медленно затухать. Отец Василий сделал для нее очень много, помог не стать такой, как остальные, не спаскудиться, не убить в себе человека, поверить, что там, на воле, найдется место и для нее.

Решение уйти от мирской суеты Настя приняла сама, когда до освобождения оставалась всего пара месяцев. Наверное, отец Василий понимал, что решение это обусловлено не истовым желанием служить Господу, а скорее неготовностью к новой жизни, но адрес Свято‑Никольского монастыря и рекомендательное письмо к матушке‑настоятельнице все‑таки дал вместе с отеческими напутствиями и пожеланиями всех благ. А Настя возложенных на нее надежд не оправдала, попала в криминальную историю, подвела матушку‑настоятельницу, запятнала свое доброе имя, превратилась в беглянку, подозреваемую в ужасном злодеянии.

Воспоминания годичной давности всплыли из самых потаенных закутков памяти…

* * *

…На улице шел дождь, такой нудный и холодный, что не хотелось выходить из автобуса. Настя бы и не выходила, если бы не требование водителя освободить салон. Дождь принес с собой осенний холод. Даже не верилось, что всего день назад бал правило лето. Настя укрылась в здании автовокзала, зябко поежилась. В джинсах, рубашке и резиновых шлепанцах было не просто холодно, на фоне одетых по погоде пассажиров она выглядела по меньшей мере странно, поэтому не стала дожидаться, когда дремлющий у ларька с газетами пожилой милиционер проявит к ней интерес, поспешно вышла на улицу, обратно под осенний дождь.

План дальнейших действий она разработала еще в дороге, но одно дело – разработать, и совсем другое – найти в себе силы для его осуществления…

До дома бывшего мужа Настя добралась к вечеру и еще долго стояла на площадке, не решаясь позвонить. Так бы и стояла, наверное, до ночи, если бы дверь не открылась сама, выпуская на лестницу Сашку с мусорным ведром в руке.

Он ее не узнал, окинул равнодушным взглядом, потрусил вниз по лестнице, а у нее не хватило духу его окликнуть. Когда через несколько минут внизу хлопнула подъездная дверь, Настя мобилизовала всю свою силу воли.

Сашка поднимался по лестнице медленно, со стариковским кряхтением, а всего‑то пятый этаж.

– Выносить мусор на ночь – плохая примета, – она очень старалась, чтобы голос не дрожал.

– Простите? – Сашка остановился, поднял голову.

«Потолстел, и залысины появились», – подумала Настя отстраненно.

– Ты?! – он поставил на ступеньку пустое ведро, прислонился спиной к стене.

– Я.

– А зачем?

Замечательный вопрос, очень своевременный.

– Я за помощью, – она вымученно улыбнулась. – Ты же обещал…

– За помощью? – Сашка растерянно потер лоб.

Настя ждала.

– А! Так ты это… постой пока тут, я сейчас, – бочком, чтобы, не дай бог, не коснуться ее, он протиснулся в квартиру, бросил на Настю недоверчивый взгляд, точно пытаясь еще раз убедиться в том, что она не плод его воображения, и скрылся за дверью.

Настя снова осталась одна на лестничной площадке. Сырая одежда противно липла к телу, а на душе было так паршиво, что дальше некуда. Вот, оказывается, как: ее даже в дом не пригласили, оставили на лестнице, как побирушку какую‑нибудь. Растерянность сменилась злостью. Нет, она не побирушка, и пришла сюда не за милостью, а за тем, чтобы взять свое. И она не позволит…

В этот момент дверь бесшумно открылась, и на площадку с удивительным проворством выскочил Сашка.

– Вот, – он сунул ей в руки конверт. – Здесь деньги. Ты же за этим пришла? Там почти пятьсот долларов, на первое время должно хватить. Ну, Настя, иди давай, а то у меня Юлька в положении, ей волноваться нельзя.