Ведьмин ключ

– Не будем, – согласился Степан, но тут же подумал, что не от их желания зависит – вспоминать войну или не вспоминать. Он хотел всмотреться в глаза Дёмина, увидеть в них подтверждение, что Пётр так вот, просто, освободился от вины, но было темно и глаз не разглядеть. Они на миг высвечивались, когда Дёмин затягивался цигаркой, и тут же ныряли в темень, будто прятались. Степан подхватил тулуп, поднялся, думая, что не в глазах живёт вина, а в душе, в самой серёдке человечьей, там её место.

– Посиди, хоть помолчим, столько не виделись, – попросил Дёмин, не догадываясь, почему вдруг заторопился Степан. – Скоро светать начнёт… Ты чё, вроде водит тебя?

– Лягу пойду. Худо мне.

Степан побрёл к сеновалу, взобрался вверх по приставной лесенке, расстелил тулуп и лёг. Лежал без дум. Их не было, была пустота во всём. И еще страх: вот-вот накатит, прошибёт жарким потом, и всё – тьма, небыль. Нескоро начнёт возвращаться к себе с того света. Что однажды, не придя в себя, умрёт – этого не боялся. Всякий приступ был похож на смерть, страшнее её – ожидание припадка. Смерть тогда смерть, когда она ужасает. Его ужасать перестала, привык.

Глава 6

Медленно и вроде бы нехотя сквозь щели в сеновал просачивался рассвет, где-то голосисто пропел петух, в дёминском дворе его поддержал молодой, хриплый и задохнулся на полукрике, словно застеснялся своего нелада. Внизу, в стайке, мыкнула корова, похрюкивая, завозились свиньи. Шумно отряхиваясь от росы, загремел цепью кобель.

Слушал Степан это шевеление, уверенное пробуждение к новому дню и сам наполнялся стойким покоем.

Уже по всей деревне дружно обкукарекали бледную зорьку разноголосые петухи, по улице тяжело топало и взмыкивало стадо, донёсся сиплый спросонья крик: «Куды-ы!..» Щелкнул кнут. Над головой по доскам крыши дождичком шуршали лапы голубей, их ласковое поуркивание убаюкивало, лень было разлепить глаза.

Скоро приплыл смолистый запах дыма – видно, Дуся затопила печь или его принесло от соседей утренним низовым потягом. Скрипнула дверь в доме, потом в стайке, и тугие струи молока зазвенели о стенки подойника. Дуся доила корову, ворчала на неё, чтоб стояла смирно, а то выгонит недоеную в стадо, проспала хозяйка. Корова вкусно катала жвачку, пахло свежим улежавшимся сеном, снизу тёк парно и сладко дух молока, в тёмных ещё углах сеновала порхали воробьи, рассыпая радостное чириканье.

Хорошо, легко стало Степану, даже пригрезилось – мальчишкой лежит на отцовском сеновале, и войной, что исковеркает судьбу, даже не пахнет, нет запаха у судьбы.

И Петру худо спалось в эту ночь, проворочался до утра. Подождал, когда Евдокия уйдёт в стайку, быстро оделся, пошарил в шкафчиках, потыкался по укромным захоронкам, не нашёл бутылку. Вышел на крыльцо, взглянул на низкое ещё солнце, чихнул. Стоял с помятым лицом, глядя на сеновал – проснулся Степан или идти будить?

Из стайки вышла Дуся. Не глядя на него, прошла в избу, приказала оттуда:

– Корову выгони!

Он выгнал, вернулся в кухню, потянулся к выставленной Дусей на стол прибережённой бутылке. Дуся хлестнула по его руке мокрой отымалкой, и он, чего не допускал раньше, покорно отошёл.

– Гостя будить думаешь? – прикрикнула. – Картоха готова, на работу пора!

– Да чё тебе? – заартачился Пётр. – Пускай досыпает.

– Иди давай! Корми да выпроваживай! – Она с грохотом водрузила чугунок на стол, сдёрнула тряпку. Пар облаком выпорхнул из посудины, запотил окно.

– Иди, не стой тут. Вона, лица на тебе нет. Дохорохоришься с такими дружками. И чего ездют, чего мужика тревожут? Не торчи, ступай.

Пётр потоптался по избе, решительно сгрёб со стола поллитровку, поднялся по лестнице к сеновалу, отпахнул дверку.

Степан сидел на тулупе, обувался. В солнечном свете густо плавали золотые пылинки, и, казалось, Степан тоже плавает с ними.

– Здорово, как спалось? – Не влазя, стоя на лесенке, спросил и подмигнул Пётр, протягивая бутылку с надетым на горлышко гранёным стаканчиком. – Там Евдоха завтрак сгоношила, да не полезет он с похмелюги. Давай взбрызнем во нутро, и всё в нём акклиматизируется.

Степан отказался. Дёмин тоже не стал – засунул бутылку в солому. Спустились во двор. Бельмастый кобель при виде Степана завилял хвостом, как старому знакомому. Дёмин дёрнул щекой, цыкнул на кобеля. Из сеней высунулась Евдокия.

– Скоренько, скоренько, мужики. – Дуся ощупывающим взглядом пробежалась по Петру, по Степану, повернулась и гусыней повела их за собой в избу.

Завтракали нехотя и больше молчком. Брали из чугуна картофелины, долго перебрасывали из ладони в ладонь, дули на них, старательно выпячивая губы. Кое-как кончили чаем с молоком, и Степан встал, поблагодарил за угощение.

– Да чё там! – отмахнулся Пётр. – Даже на посошок не пригубил.

Степан надел телогрейку, взял котомку, навесил её на плечо и пошёл из избы. Дёмин набросил плащ-брезентуху, выскочил следом. Молча прошли улицей до пристаньки, остановились.

– Ну, прощай, – сказал Степан. – Хорошо у тебя, да ехать надо.