Ведьмин Кут

Мяукнула кошка звонко, будто захохотала. И вдруг человечьим голосом отвечает:

– Что взамен хочешь?

– Матушку хочу, чтобы отец Грунюшку в жёны взял, чтобы счастье в дом вернулось!

– Так то для отца ты счастье просишь. А себе что же?

– А мне и того достаточно, сил моих нет больше без матушки.

Мяукнула кошка, хвостом махнула, и пропало Русино лукошко, как не было.

– Лады, – отвечает кошка, – За смелость твою, будет тебе счастье. Спасибо, что не испужалась, пришла, да подарочком одарила. Отвернись теперь. Да не подглядывай!

Отвернулась Руся.

– А теперь оглянись, – велит Доля.

Открыла Руся глаза и видит – стоит вместо кошки девица прекрасная, волосы русые до пят, глазки светлые, на неё, на Русю похожа.

– Что же, – улыбнулась девица, – Будет отныне Доля твоя добрая, ступай себе с Богом, да ни об чём не тревожься. А это тебе от меня подарочек ответный.

И протянула ей колечко серебристое с камушком голубеньким, так и сверкает он в свете луны.

– При себе его всегда носи, никому даже примерять не давай. А теперь иди.

Пошла Руся в село назад, как добежала и не помнит, страшно было.

А на другой день отец вдруг наряжаться стал к вечеру.

– Ты куда это, тятя? – опешила Руся.

– Одевайся, доченька, свататься пойдём.

– К Грунюшке?!

– К Грунюшке, ведь ты её мне сватала? – засмеялся отец, – Али ужо передумала? Может другую хочешь?

– Нет! Нет! Не хочу другую, тятенька!

Грунюшка согласие дала в тот вечер, а по осени сыграли свадьбу весёлую. Хорошей мачехой стала для Руси добрая Грунюшка. Матушку родную не забывать учила, на могилку к ней вместе с Русей ходила. И дом расцвёл с хозяюшкой. А вскоре родились у Грунюшки с тятей мальчишки-двойнята. Руся во всём мачехе своей помогала, дружно жили, в любви да ласке, а как мальчишечки заговорили, да первое слово «Мама» сказали, так и Руся с ними вместе Грунюшку мамой назвала. Так то и должно быть на свете – добру расти, худу по норам ползти.

Иван-да-Марья

– Марьянка, ты чего тут делаешь? Ты плачешь что ли? – вся весёлость и улыбка вмиг слетели с Нютки, вбежавшей в хлев, чтобы схорониться тут от подружек, с которыми играли они в прятки.

Она вытерла рукавом вспотевшее личико и пригладила растрепавшиеся рыжие волосы, а затем присела под бок к своей старшей сестре. Та насупилась, отвернулась вдруг, словно стыдясь своих слёз, притихла, но недолго выдержав, разревелась вновь, рыдания душили её, она захлёбывалась слезами, и не в силах была остановиться. Уронив голову на руки, она вздрагивала всем телом, прислонившись к огромной куче душистого сена, лежащей в углу.

– Марьянка, – потрясла её робко за плечо Нютка, – Чего случилось-то?

Старшая сестра подняла своё опухшее от слёз лицо, поглядела на сестрёнку и выдохнула:

– Замуж меня выдают!

– За Ваньку? – ахнула от радости Нютка, и прижала ладошки к раскрасневшимся от бега, полуденной жары и услышанной новости, щёчкам.

– Если бы, – Марьянка вновь отвернулась, и, уткнувшись в сено, зарыдала.

– А за кого же? – удивлённо протянула Нютка, которой исполнилось недавно девять лет, и которая в любви понимала лишь одно, что главное найти своего человека, а дальше всё будет, как в сказках, что рассказывала им соседка, баба Стася – «и жили они долго и счастливо».

– Ведь ты же Ваньку любишь, – толкнула она сестру в бок, – И он тебя тоже. Али разлюбила ты его?

– Я? Я разлюбила? – Марьянка, которой весной исполнилось шестнадцать, в гневном порыве повернулась к сестрёнке, – Да я его пять лет уже люблю!

– Значится, он себе другую зазнобу нашёл? – ахнула Нютка, – Вот же ж гад…

– Не смей так про него говорить, – Марьянка сунула ей под нос кулачок, – Он хороший. Он меня вона как любит, с ярмарки ленточек мне привёз и бусы стеклянные, а, знаешь, сколько они стоят? Он, поди, месяц коров пас, чтобы их купить, денег копил.

– Ничего я тогда в толк не возьму, – вовсе запуталась Нютка, – Чего же ты ревёшь-то коли?

– Да не за Ваньку меня выдают-то, глупая ты! – воскликнула Марьянка и стукнула кулаком по полу.

– Как не за Ваньку? – округлила глаза Нютка, – Да за кого же, коли не за него?

– В том-то и дело, что, – Марьянка глянула на сестрёнку своими серыми бездонными глазищами, и прошептала, – За Гурьяна Авдотьевича…

И тут же отвернулась, словно стыдясь своих слов.

Нютка замерла на месте, забыв и дышать, она, раскрыв рот, глядела во все глаза на старшую свою сестру и хлопала ресницами.

– Рот закрой, муха залетит, – тихо сказала ей Марьянка и придвинулась ближе.

Нютка тут же, как обычно, примостилась к ней и обняла. Жили они с сестрицей дружно, друг друга любили без памяти, всё вместе, всё ладом. Марьянка Нютку и вынянчила. Жили они бедно, рассиживаться матери с детьми некогда было, работала в поле с утра до ночи, отец по реке лес сплавлял. А девчата дома управлялись, порой соседская баушка заходила, Настасья её звали, да ребятня её бабой Стасей кликали, проверяла девчат, да сказки им рассказывала, усадит их на завалинку рядом с собою, одну справа, другую слева, и примется за рассказ. Да ладно у неё выходило, так, что и заслушаешься.