Ведьмин столб

Я едва успел ухватить его за пиджак. На какую-то секунду я увидел вдруг то, что уже никогда не увижу до смерти. В прозрачном солнечном воздухе возле проклятого столба, извещающего о таинственном исчезновении людей, исчезло вдруг девять десятых Вернера и только рвалась у меня из рук будто отрезанная часть его спины в сером выцветшем пиджаке с острыми, выпирающими лопатками. Еще секунда, и я его вынул по частям из пустоты, из воздуха, сначала плечи и затылок, потом голову и руки и, наконец, вывернутые в первой балетной позиции ноги.

Он грохнулся на землю в какой-то неестественной позе и простонал.

– Что с вами? – испугался я.

– Оннемела… вся левая часть… как ппараличная… – вы– говаривал он, с трудом шевеля языком.

– Я говорил вам – не лезьте! – рассердился я. – Вы нормальный человек, с левым сердцем. А это дорога для ненор– мальных. Контакт для правосердечников. Не понимаю, почему они не переместили эти идиотские воздушные потоки?

– Значит, не могли.

Вернер уже сидел, опершись руками о травяные бугорки и вытянув вперед свои худые, выворотные ноги.

– Значит, разум их не всемогущ и не всеведущ. Не подымайте его уж так высоко над человеческим, – продолжал он, – просто он действует, как и мы грешные, методом проб и ошибок. Придется воззвать ко всем ученым планеты: есть ли среди них люди с правосторонним сердцем?

– Едва ли Стон пустит сюда ваших ученых. Мне кажется, он совсем не заинтересован в гласности.

Вернер задумался.

– Такое открытие нельзя замалчивать, – сказал он. – Это преступление против науки. Мы, в конце концов, можем обратиться в ООН.

– Не будьте наивны, Вернер, – сказал я с сердцем. – ООН может вмешаться в вооруженный конфликт, но не сможет войти в дом без разрешения хозяина. Частная собственность, профессор, ничего не поделаешь. А задушить Стона могут только международные картели, миллиарды против его миллионов, да и сделают они это не ради науки.

Так мы и сидели с Вернером на шоссейной обочине, глотая пыль из-под колес проезжавших автомобилей. Ни один из них не остановился, даже хода не замедлил: «ведьмин столб» стал вроде рекламного щита, предлагающего вам застраховать свою жизнь-самый трудный и неблагодарный вид рекламируемого товара. А зачем ее страховать, подумалось мне. Во имя благополучия Гвоздя и Стона, во имя их дальнейших благоприобретений за счет живой, пусть незнакомой нам, но жизни и, может быть, все-таки жизни разумной. А что, если я сейчас пройду по этому коридору в алмазный кокон и скажу им все, что тиранит душу со дня первой нашей встречи с Неведомым? Может, они поймут. Ведь они хотели, чтобы и мы что-то поняли, но мы ничего не уразумели в беготне цветных значков и пятен, как в рекламных анонсах на Больших леймонтских бульварах. Ну, мы не поняли, а они? Ведь не для нашей потехи извлекли они у нас все сознательное и подсознательное и смоделировали четыре человеческие жизни так, как нам и не снилось. А если так, вдруг они и сейчас поймут все, что мне хочется им сказать, поймут правильно и захлопнут намертво эту соблазняющую только дикарей калитку в Неведомое. А что, если в самом деле выйдет, если удастся, то чего же я медлю здесь на вытоптанной траве у дурацкого столба, на котором даже не повесишь никого из проклятой шайки…

Я молча поднялся и шагнул к столбу. Дымок у его основания еще клубился тоненькой мутноватой спиралькой. Я обернулся к Вернеру и сказал:

– Мне пришла в голову одна идея, профессор. Подождите минут двадцать. Я скоро вернусь.

– Куда вы? – встрепенулся Вернер. – Какая идея? Что вы еще придумали?

– Скажу им все, что говорил вам. Пусть принимают меры, если поймут.

– Так вы же еще не знаете, разумны ли они. С кем же вы будете говорить?

– С самим собой. Если это разум, он поймет. Услышит, или прочтет, или воспримет своим каким-то особым способом, в сущности, совсем не сложную мысль. Вроде той, какая изложена на этом столбе.

Вернер держался за него одной рукой, другой загораживая мне путь. Губы его дрожали.

– Это донкихотство, Янг. Я не пущу вас. Поступок, недостойный нормального человека.

– А то, что творится вокруг, нормально по-вашему? – спросил я, легко отстраняя Вернера. – Не мешайте, профессор. Я иду.

Коридор я прошел быстрее, чем раньше, – не было Этты, которая связывала. Переступал, прижимаясь грудью у пружинящей «стенки», и почти не попадал в зону парализующего потока. Привычного уже онемения я даже и не почувствовал, когда глазам открылось таинство сказочной игры самосветящихся кристаллов. Казалось, они мгновенно меняли цвет и форму, словно струились, скручивались и расплывались, как взбесившееся электричество, запертое в скалистые берега более крупных кристаллических форм. Впрочем, я недолго любовался этой сверкающей геометрией. Шагнув вперед, я закричал исступленно и неудержимо – не крик, а сумасшедший бег таких же сумасшедших, истерических, что-то выкрикивающих мыслей: