Ведьмин век

Около часа Старж провел в компании хорошей армейской рации. Дворец Инквизиции пустовал, зато эфир, притихший было, теперь наполнялся снова. Взывали к народу наместники и бургомистры, разом превратившиеся вдруг в единоличных правителей; равнодушно перекликались посты чугайстров, через равные промежутки времени звучали военные позывные, по всему миру буянили многоголосые радиолюбители, захлебывались маленькие частные радиостанции, и именно с их трескучих голосов Клавдий и узнал, что половина провинции Одница затоплена морем, в Ридне обрушился гигантский тоннель, сто лет назад проложенный под горами, а в Альтице сформирован так называемый Поход Инквизиции во главе с бывшим куратором, а ныне Великим Инквизитором Фомой.

Помнится, при этом известии он криво усмехнулся. Исключительно криво; сообщение стоило того, чтобы прожить подольше, встретиться с Фомой и страшным голосом спросить отчета…

Потом он выключил рацию. Расстегнул пиджак и вытащил из внутреннего кармана плоскую неприметную коробочку с узким серым оконцем. Две черных кнопки — преднабор координат. Большая красная — команда на пульт…

Интересно, а знают ли ведьмы о существовании ракетных шахт. Он, Клавдий, воспитан в твердом убеждении, что ракетные шахты останутся единственным оплотом цивилизации, даже если все прочее провалится в мировой океан. Или сгорит под метеоритной атакой…

Клавдий поднес коробочку к глазам. В самом уголке экрана пульсировал перечеркнутый квадрат; это означало, что пульт существует и готов принять команду. Любую команду, как объяснял герцог, поскольку машина войны не рассуждает по определению…

Клавдий содрогнулся. Ему было неприятно держать ЭТО в руках, но тяжесть коробочки во внутреннем кармане придавала ему если не уверенности, то, во всяком случае, куража. Так ребенок, творящий безобразия, деловито прикидывает, мол, станут наказывать — наглотаюсь таблеток…

Он вздохнул. Снял со стены серебряный кинжал, положил на стол рядом с темной коробочкой. Оперся ладонями о столешницу, долго сидел, глядя перед собой.

Он вспомнил лицо герцога, передающего «кнопку» из рук в руки. Передернул плечами; вообразил себе круглую физиономию Фомы из Альтицы, когда тот получает известие об аресте и казни «мутантной деструктивной ведьмы, так называемой ведьмы-матки»…

Как ты могла, укоризненно сказал он судьбе.

Конец кошмара. Отступившее море Одницы, зазеленевшие виноградники Эгре… Отстроенный оперный театр. Конец кошмара, открыл глаза — и нету ничего, уходящий скверный сон… Оживающая Вижна. Вижна, а ведь он только теперь понял, как он любит ее, проклятую и загаженную, похожую на оскверненное кладбище… Он все самое важное понимает слишком поздно…

Как он мог проморгать?!

Он чует ее сквозь много этажей. Сквозь бетон. Он чует ее, сидящую глубоко в подвале. И его знобит.

Неужели все так просто?! Неужели там, в каменной щели, действительно сидит оглушенная инициацией матка?..

Он помедлил еще. Взял со стола свое оружие. Поднялся и медленно направился в подвал…

И вот теперь он сидел в углу камеры сто семь, сидел, привалившись спиной к холодной стене, и смотрел на ту, в ком одновременно воплотились «нерожденная мать» и девочка Дюнка.

* * *

— Мне очень трудно будет рассказать то, что я расскажу.

Ивгины губы дрогнули. Она медленно кивнула.

Он прикрыл ладонью глаза — мешал воспаленный свет факела; он опустил веки и медленно, ровно, устало заговорил.

— Ее звали Дюнка… Дюнка, Докия, Дюнка, и она совсем не была на тебя похожа… И она умирала дважды. Второй раз — по моей вине и у меня на глазах…

Его голос не дрогнул ни разу, хоть он за этим специально и не следил. Его бесстрастная маска за долгие годы так приросла к лицу, что не нуждалась уже ни в каких поддерживающих веревочках; он говорил бестрепетно, как машина — и только где-то ближе к концу повествования внезапная и острая сердечная боль заставила его прерваться. Не надолго. На минуту.

По мере его рассказа Ивгины глаза делались все шире и шире, пока не заняли, казалось, все лицо. В черных зрачках дважды отражался факел.

— Видишь, Ивга… видишь, какой я романтический герой. Преданный… хранящий верность единственной подруге… в объятиях очередной любовницы, — он усмехнулся. — Всю жизнь ругал себя за слепоту… рядом же была, живая, веселая, рядом же, руку протяни… не видел. Занимался… собой, пес знает чем занимался, не видел, чтобы всю жизнь потом… И вот, не увидел снова. Глядел в упор — и не увидел… Прости. Ты слишком хорошо… обо мне думала. А я… старый дурак.

Он вытащил кинжал. Серебряное изогнутое лезвие, мгновенная и гарантированная смерть, прекрасная участь для любой ведьмы. Славный уход…

Ивга моргнула. Она давно знала, что он собирается сделать — но только теперь на дне ее глаз шевельнулся страх.

— Я хочу… касаться тебя. Много дней и ночей… держать тебя за руку. Чтобы ты ничего не боялась. Я так хочу никогда тебя не терять…

Серебряное лезвие оставалось холодным. Оно никогда не примет частички человеческого тепла. Никогда.

— Если бы ты знала, как я этого хочу, Ивга. Никогда не выпускать твоих пальцев. Никогда не разжимать…