Ведьмин вяз

Однако с течением вечера меня понемногу охватывало раздражение. Мелисса сбросила туфли, забралась с ногами на диван, сонно привалилась ко мне, – в общем, явно не сомневалась, что ночует у меня. Я же и мысли об этом не допускал. Даже думать не хотелось, что случилось бы, если бы в ту ночь она была со мной и я не сумел ее защитить. Я принялся потягиваться, зевать, даже обронил, что наверняка с непривычки не засну, все-таки столько дома не был, а тебе завтра на работу… Мелисса намек поняла и ничуть не обиделась – да, ее тоже в сон клонит, поедет сейчас, а то заснет прямо здесь.

– Тогда до скорого. – Я провел пальцем по ее шее, когда Мелисса наклонилась надеть туфлю.

– Ага, – она обернулась и крепко меня поцеловала, – до скорого.

Я вызвал ей такси со своего телефона, чтобы следить, как иконка автомобиля движется к ее дому, и всякий раз, как та останавливалась или делала странный поворот, у меня перехватывало дыхание. Наконец-то я остался один в квартире, которую считал своей и по какой-то непонятной причине ощущал чужой, у двери валялась сумка с моими вещами, словно я только что вернулся из долгого путешествия и понятия не имел, чем занять вечер, ночь, завтрашний и остальные дни.

Следующие два месяца мне пришлось нелегко. Не могу сказать, что это было худшее время в моей жизни, учитывая все, что стряслось потом, но в тот момент, безусловно, именно так я и думал. Я не находил себе места, меня колбасило, как наркомана в ломке, при этом днем не хотелось выходить из дома: я по-прежнему выглядел задрыгой, по-прежнему хромал, и хотя волосы отросли, так что я наконец постригся ровно, франкенштейновский шрам все равно просвечивал. Я подумывал было выбираться на долгие ночные прогулки, бродить во мраке Болсбриджа на манер призрака Оперы, но и это у меня не получилось. Подростком я возвращался домой пешком в любой час ночи и никогда ничего не боялся; нет, я, безусловно, настораживался, заметив клянчившего мелочь наркомана или подвыпивших парней, которые были явно не прочь затеять драку, но прежде меня не окутывал такой густой миазм беспричинного страха, заставлявшего всюду видеть угрозу, подозревать, что в каждой тени мог прятаться злоумышленник, каждый прохожий мог в любой момент наброситься на меня, каждый водитель – сбить насмерть и переехать мое тело, как это понять и что делать? Так что не успел я отойти и тридцати метров от подъезда, как адреналин ударил меня, точно током, я начал задыхаться, развернулся и припустил домой, насколько позволяла хромота; едва ли квартиру можно было считать безопасным местом, но, по крайней мере, у нее были ощутимые границы, за которыми можно было следить. Больше я не пытался. Часами расхаживал по гостиной, вжав голову в плечи и сунув руки в карманы. До сих пор помню тот жуткий ритм: одной ногой шагнул, другую подтянул, одной ногой шагнул, другую подтянул, с каждым движением в голове вспыхивали воспоминания о той ночи, но остановиться я не мог, мне почему-то казалось, что пока я двигаюсь, никто ко мне не вломится, меня не скрутит судорога, – в общем, по крайней мере, не станет хуже.

Порой я слонялся по комнате, пока из-за краев занавесок не просачивался серенький свет и не просыпались птицы.

Наконец заставлял себя лечь в постель, но, как и следовало ожидать, заснуть не получалось. Пока я валялся в больнице, родители предусмотрительно установили систему сигнализации с мониторингом и тревожной кнопкой (представляю, как мама оглядывает разгромленную квартиру, прижимает ко рту кулачок и мечтает вернуться в прошлое, чтобы меня спасти); я знал, зачем они это сделали, понимал, что это разумно, и тем не менее в глубине души хотел бы, чтобы этого не было. Тревожная кнопка, квадратная штука размером со спичечный коробок, ярко-красная, как медицинский крест, располагалась возле моей кровати, но слишком низко, не дотянуться. Я часами лежал неподвижно и, затаив дыхание, прислушивался, не последует ли за случайным щелчком или скрежетом чего-то еще – услышал? показалось? вдруг сейчас кто-то закричит хрипло, поднимет шум? не нагнуться ли, не нажать ли кнопку, рискуя, что тревога окажется ложной и в случае настоящей опасности меня не примут всерьез, как того мальчика, кричавшего “Волки, волки!”, или же подождать еще десять нестерпимых секунд, и еще десять, и еще десять, но что, если потом окажется слишком поздно и я под градом ударов буду отчаянно тянуться к кнопке, силясь одолеть эти бесконечные дюймы? Кнопка зажила своей жизнью, распухла от символичности, единственный шанс на спасение, пульсировавший красным светом в углу, нажмешь ее слишком рано или слишком поздно – и тебе крышка. Я привык спать на самом краю кровати, рискуя упасть, свесив руку на пол, чтобы пальцы были как можно ближе к кнопке. Раз-другой все же сверзился и проснулся на полу, крича и размахивая руками и ногами.