Ведьмин вяз

День похорон выдался серый, холодный, ветер гонял по улицам пелену дождя. Черный костюм сидел на мне мешком, в зеркале я выглядел нелепо, будто очутился в чужой одежде и в чужом очень тяжелом дне. С места на место – из похоронного бюро в церковь, оттуда в крематорий – нас должны были возить на заказаных кем-то длинных черных мафиозного вида машинах; эта часть Западного Дублина была мне незнакома, я сразу же запутался и не понимал, где нахожусь.

– А где Мелисса? – спросил Леон в машине по пути в похоронное бюро. Купленный в спешке костюм был ему велик, рукава слишком длинные, точно школьная форма на вырост, вдобавок от него явственно пахло травкой, но наши родители этого не заметили – или решили не замечать.

– Нет ее, – ответил я.

– Почему?

– А зонты-то я не захватила. – Мама, перегнувшись через меня, выглянула в окно. – Так и знала, что-нибудь да забуду.

– Обойдемся, – сказал Оливер. Выглядел он ужасно, лицо осунулось, в морщинах виднелись порезы от бритвы. – Нам же на кладбище не стоять. – Он с упреком взглянул на меня, из-за казуса с кремацией я у него явно был на плохом счету.

– А если дождь разойдется? – всполошилась Мириам. Она надела нечто вроде широкого черного плаща с пелериной, и когда вышла из дома, мне показалось, она сейчас улетит. – Нам же наверняка придется подождать у церкви, обычно это затягивается…

– Не беспокойтесь, – миролюбиво бросил через плечо водитель. – Если понадобится, в багажнике есть зонты. Мы ко всему готовы.

– Вот видите, – торжественно и мрачно проговорила Мириам, – не пропадем.

Возразить на это было нечего. Леон то и дело поглядывал на меня. Я отвернулся, уставился в окно на скользившие мимо тонкие голые деревья и приземистые домишки.

Похоронное бюро оказалось чистым и совершенно безликим – видимо, чтобы не задеть ничьих чувств; все настолько неприметное, что глазу не за что зацепиться, отвернувшись, я тут же начисто забыл, как оно выглядит. В одном конце помещения, залитый мягким светом, стоял гроб.

Удивительно, но Хьюго впервые за многие месяцы походил на себя прежнего – его причесали, подстригли, округлили и подрумянили щеки (каким именно образом, думать не хотелось), выглядел он спокойно и сосредоточенно, словно за работой, увлеченный интересным следом. Всплыло давнее воспоминание: склонившись надо мной с таким же сосредоточенным видом, Хьюго иглой вынимает занозу из моего пальца. День холодный, ясный, в темных волосах Хьюго ни единой седой нити. Сейчас будет больно, но сразу пройдет – смотри, какая большая!

Отец и дяди с угрюмыми отрешенными лицами бродили по залу, пожимали руки людям, которых я едва узнавал. Какая-то грудастая толстуха воскликнула: “Ах, Тоби, на тебе лица нет, как же тебе сейчас тяжело!” – и заключила меня в душные объятия. Я в панике поймал поверх ее плеча взгляд Леона, тот одними губами произнес “Маргарет”, но это имя мне ни о чем не говорило.

– Тоби, – произнес отец мне на ухо, – пора идти.

Я не сразу понял, о чем он.

Гроб был неподъемный. До этой минуты происходившее казалось мне миражом, дурным сном, который вот-вот закончится, – без ксанакса я бы точно не выдержал, – но дерево, с такой силой впившееся мне в плечо, было абсолютно реальным. Я подволакивал дрожащую ногу, из-за меня наша медленная процессия тащилась, то и дело спотыкаясь на глазах у собравшихся. Я ничего не мог с собой поделать. Гроб скользнул в катафалк, дождь лил мне за шиворот, я споткнулся и чуть не упал на одно колено.

– Скользко сегодня. – Том подхватил меня под локоть.

Безобразная бетонная церковь, увешанная длинными, якобы рукодельными вымпелами и стилизованными изображениями; из динамиков доносятся монотонные цитаты о жатве. Народу собралось больше, чем я ожидал, в основном пожилые – некоторых я даже узнал, они приходили в гости к Хьюго, – и в церкви стоял неумолчный гул: кашель, шепот, шарканье. За седыми головами я заметил золотистую, и у меня екнуло сердце – Мелисса все-таки пришла.

Под высокие стылые своды летели гимны; мелодии знали только старики, но слабым их голосам не под силу было заполнить собой пространство. Священник говорил, подвывая, с тошнотворными елейными интонациями, которые рано или поздно усваивают все служители церкви. В ногах гроба стояли венки, свечи оплыли от сквозняка. Фил что-то читал с линованного листа бумаги – видимо, панегирик, но хрипло и очень тихо, акустика глушила голос, и я слышал с пятого на десятое: …всегда был душой нашей… спустился… (тут все почему-то рассмеялись) мы знали, что он непременно…

Хьюго в свете камина со смехом поднимает глаза от книги, волосы падают ему на лоб, и он, заложив пальцем страницу, говорит: Ты только послушай! Сидевший рядом со мной отец плакал беззвучно, неподвижно. Мама держала его за руку.

– Он был, – увереннее и громче сказал Фил, вызывающе вскинув голову, – наверное, лучшим человеком из всех, кого я знаю.