Ведьмин вяз

Ничего у меня, конечно же, не вышло. В какой-то момент я, видимо, позвонил Мелиссе и оставил на автоответчике сообщение, состоявшее в основном из извинений и бессмысленного неразборчивого бормотания. Послушав его, она тут же позвонила моим родителям, они бросились в Дом с плющом и обнаружили в саду мертвого Рафферти в луже крови, а меня полумертвого в луже рвоты в постели. Даже не представляю, каково им пришлось в следующие несколько часов. Очнулся я снова в больнице, чувствуя себя так, словно у меня похмелье всех похмелий и меня долго били ногами в живот, меня снова окутала вонь болезней и дезинфектанта, а со стула возле кровати привычно таращился угрюмый коп в униформе.

Сперва я решил, что не оправился от последствий той ночи в моей квартире, и никак не мог понять, отчего это коп смотрит на меня волком. Нащупал на голове заживший шрам и так перепугался – сколько же я здесь пролежал?! – что пришла медсестра и сделала мне успокоительный укол. Когда явились двое детективов, я уже ничего не соображал, уставился на них сонно и спросил, нашли они мою машину или нет и на месте ли мои ноги.

Через некоторое время я более-менее пришел в сознание и меня допросили, на деле же, следуя строжайшим наставлениям дорогого адвоката, которого наняли для меня родители, я отвечал “без комментариев” на многочисленные вопросы двух детективов, они же, хоть и напускали на себя бесстрастный вид, явно мечтали порвать меня на куски и обоссать ошметки. Но в том маловразумительном сообщении, которое я отправил Мелиссе, отчетливо слышалось подкрался ко мне, я думал, это грабитель, перепугался… потом снова бормотание и мне жаль, мне так жаль (мне пришлось выслушать это сообщение на суде, и это оказался один из самых гадких моментов всего процесса, при том что и прочие-то были не сильно лучше). Когда я очнулся и вспомнил, что произошло, версия событий уже сложилась и окрепла практически в том виде, в котором моя защита использовала ее на суде: Рафферти приехал ко мне, чтобы проверить слова Сюзанны, дверь была открыта (мать, Луиза и почтальон подтвердили, что в последнее время я регулярно забывал ее запирать, а то и вовсе оставлял распахнутой настежь, почтальон даже сделал мне замечание, но я его не послушал), на террасе было темно, несчастный страдалец с ПТСР заново пережил ужас нападения, сломавшего ему жизнь, и в исступлении набросился на незваного гостя, искренне веря, что защищает себя (тут показания экспертов – мудака невропатолога и нескольких психологов, душераздирающие признания моих родных и Мелиссы), а когда вышел из транса и увидел окровавленное лицо Рафферти, ужаснулся и попытался покончить с собой.

Какая-то правда в этом была, пусть и путаная, с большой натяжкой. Адвокат натаскивал меня на эту версию методично, безжалостно – так строгий учитель старой школы вдалбливает латинские склонения отстающему ученику. Сперва я наотрез отказался давать показания в суде. Не только и не столько из-за того, о чем говорил Рафферти, мол, если дойдет до суда, вам крышка. Все было гораздо проще. Испортить мое и без того паршивое настроение могло очень немногое, и необходимость в мельчайших подробностях расписывать всю эту хрень перед родными, друзьями, Мелиссой, разномастными журналистами и целым светом значилась в списке первым пунктом.

Но адвокат талдычил, что это единственный мой шанс избежать обвинения в преднамеренном убийстве, а следовательно, и пожизненного заключения, и в конце концов я сдался. Я думаю – или мне просто хочется так думать, – что ради родителей. Никак не мог отделаться от картины: мама входит в Дом с плющом – Тоби? Тоби, что с тобой? – из распахнутой в сад двери тянет холодом, на земле что-то лежит, ужас, головокружительный страх, когда она узнает Рафферти, бежит по пыльным комнатам и темным лестницам, кричит, осекается и видит меня, я же отчаянно стараюсь умереть прямо у нее на глазах, да вот никак не пересеку последнюю черту.