Ведьмина книга

Она, словно во сне, навалила на пепелище сушняка, разворошила угли, раздула огонь. Ей было в этот момент всё равно, заметят ли её убийцы Виктора. Жизнь потеряла смысл. Что у неё осталось? Из родных никого, не считая Свету, которую она и знала-то постольку поскольку. Всё. Никого. Фирма отца? Случись что-то с ней — Машей, и на их долю тут же найдутся неведомые доселе правопреемники. Квартиры? Если Света догадается… хотя нет… в любом случае, доказать их родство почти невозможно. Остаток ночи Маша провела в упаднических мыслях, хороня себя заживо и прощаясь со светлыми воспоминаниями из своей странной, донельзя недолгой жизни. Казалось, впереди больше нет ничего. Ради чего жить? Ради кого?

Утро подкралось почти нежданно, казалось, ещё недавно она бросала последнюю пригоршню земли на Витину могилу, раздувала костёр, а вот уже и птицы загомонили и туман поднялся. Бросив безразличный взгляд на собранные вчера грибы, девушка отрешённо констатировала факт: есть совсем не хочется. Подкинув на всякий случай ещё дров, она побрела к могиле друга и возле холмика обнаружила то, что накануне не могла заметить из-за сгустившейся тьмы и слабо пробивавшегося сквозь кроны деревьев света луны: скомканный, немного заляпанный кровью клочок бумаги. Руки сами потянулись к находке, откуда-то пришла уверенность: это адресовано ей, это письмо с того света…

Первые же слова повергли девушку в шок. Хотя, казалось бы, куда больше?

«Маш, уже неделю ты сама не своя, точнее, я уже уверен, что это не ты. Ты не можешь быть такой по определению, я достаточно давно тебя знаю. Что-то мне подсказывает, что если ты не появишься со дня на день, то за свою жизнь я и гроша ломаного не дам. Не потому, что не ценю, а потому что знаю, что лишусь. В какой-то момент моя жизнь странным образом изменилась, мне даже вспоминались твои рассказы об излишне реалистичных снах. Вот и я в какой-то момент перестал понимать, где сон, а где явь. А тем временем ты была со мной. Я долго не понимал, что это не ты. Но после той поездки, когда умерла та пожилая женщина, что отдарила тебе каким-то чудом дом, я начал многое вспоминать и понимать. Мне было противно, жутко. Я столько сотворил, что даже рука не поднимается об этом писать. Да и не надо тебе этого знать. Теперь я понимаю: это всё она. Это не я вытворял те жуткие вещи, но от понимания того, что ты всего лишь инструмент, не становится легче. Как вспоминаю то, что творил по её воле в Патошино, застрелиться хочется. И ты должна знать — с теми, кто заказывал книги, она тоже разобралась моими руками. Как она узнавала, не знаю. Я, даже когда начал кое-что осознавать, ничего не мог изменить. Тело действовало против моей воли. Сейчас она спит. А я смотрю, и хочется убить эту тварь. Но теперь это невозможно, момент упущен. Это надо было делать там, в Патошино. Теперь она в твоём теле. Убив её, я убью тебя, а ты этого не заслужила. Я не смогу жить с этим. Надеюсь, ты вернёшься, и эта записка не пригодится, я верю, что ты что-нибудь придумаешь. Но если меня уже не будет, то я молюсь, чтобы этот клочок бумаги попал в твои руки. Спасай своё тело, иначе эта тварь доберётся и до твоей души. Она со временем становится сильнее, хотя в какой-то момент, тогда, после аварии, я начал верить в то, что ты победила, вот только, дурак, сказать тебе не додумался. Надеялся, что всё обойдётся. Не хотел пугать, ты и так постоянно выглядела растерянной. Не знаю, что тебе посоветовать. Выбирайся к людям, но будь осторожна. Она говорила, что на неё охотятся, и боялась. Уж не знаю кого, но если даже эта тварь испугалась, то тебе действительно грозит опасность. Она тащит нас в какую-то глушь, где на десятки километров ни одной живой души. Кажется, просыпается. Потом допи…»

Больше ни слова не было. Но сказанного в посмертном послании было более чем достаточно. Многое встало на свои места. Видимо, Витины мольбы возымели действие, и его записка попала-таки в Машины руки, но девушка сейчас жалела об этом. Лучше бы он так же истово молился о том, чтобы дожить до этого момента и сказать всё лично.