Пожалуй, если выбирать из всех Божьих тварей, сравнение с овцой мне наиболее неприятно.
—
Он посмотрел на переднюю скамью, где сидели мужчины в черном, неподвижные, словно высеченные из угля.
— Подавайте пример стаду!
Он обвел взглядом задние ряды и детей: мальчиков, сидевших с отцами, и девочек, сидевших с матерями. Они, конечно, и так следуют этому наставлению. Упрямых и непослушных здесь наказывают.
—
Его пронизывающий взгляд застыл, казалось, он смотрел одновременно на каждого из нас.
—
В его глазах такая же ярость, как в оке, изображенном на кафедре.
66.
Зима наступает со всех сторон. Сугробы уже доходят до самых крыш, и каждый день дается нам труднее, чем предыдущий. В мире остались только серый, черный и белый цвета. Большую часть времени мы проводим в доме, я выхожу лишь изредка, чтобы забежать к Марте.
Чем ближе к Рождеству, тем дни короче. Только Рождество здесь не отмечают[7]
. Это обычный рабочий день, как все другие, если не выпадет на воскресенье.Мы с Ребеккой почти неразлучны. Когда я иду к Марте, она тоже приходит, чтобы повидать Тобиаса. Они садятся в уголке и о чем-то разговаривают. Чем дальше от очага, тем в комнате холоднее, но они предпочитают мерзнуть, лишь бы оказаться поближе друг к другу. Марта обязана следить за приличиями, но она с пониманием относится к их желанию побыть наедине.
Ребекка часто ходит с Тобиасом проведать животных в хлеву рядом с их домом. Мы с Мартой складываем лоскутки ткани из ее запасов и шьем одеяло для их брачного ложа. Тобиас соорудил специальный каркас, а Марта попросила шерсти у всех, кто держит овец, и добавила ее к той, что собрала сама. Я помогла ей все это вымыть и разровнять, чтобы было чем набить одеяло. На все материала не хватит, но мы восполним недостающее кусками старых покрывал, ковриков, рубашек и чулок, которые уже не починить.
Изнанка прикреплена к каркасу прищепками, по ней разложена шерсть, а поверх лежит лицевое полотно. Марта размечает его перед вышивкой, рисуя узоры кусочком мела: розы — в честь тех, что растут в ее саду, желуди и дубовые листья — в честь леса, окружающего Бьюлу, поцелуи — символ подлинной любви, сердечки — символ свадьбы, улитки и спирали повсюду — символ бесконечности. Мы начинаем вышивать с середины и движемся к краям, где нарисована непрерывная лоза — символ долгой жизни.
Ребекке не разрешено помогать нам. Она смеется и говорит, что тоже вышьет мне одеяло, когда будет престарелой замужней дамой. Это она меня так дразнит. В последнее время Ребекка изменилась — перестала стесняться, все время улыбается и хохочет, щеки горят, глаза сияют, словно ее подменили.
67.
Наступил январь, а с ним и лютые холода, которые приносят все новые напасти. В Англии я несколько раз обмораживала ноги и руки, но здесь морозы такие страшные, что тело начинает гнить. Помимо ревматизма и кашля появилась легочная хворь с кровохарканьем. Джонас столько времени проводил с больными, что заразился сам.
Болезнь отразилась и на воскресных собраниях: в это воскресенье на лавках много мест пустует. Даже Элаяс Корнуэлл не смог прийти, и преподобный Джонсон читает проповедь один. Его супруга тоже отсутствует, как и почти все дети.
После проповеди преподобный подозвал к себе Марту.
— Помоги моей жене.
— Она болеет? — забеспокоилась Марта. Миссис Джонсон вот-вот должна родить.
— Нет. Дети.
— Что с ними?
Преподобный растерянно посмотрел на нее, как человек, которого меньше всего волнуют подробности о здоровье его собственных детей.
— Вот ты и разберешься.
— Я спрашиваю о симптомах. У них жар? Они кашляют?
— Кашляют. Да так, что не заснуть. Я едва могу сосредоточиться. Нужно, чтобы ты это прекратила.
— Я сделаю, что смогу. Мэри… — Марта повернулась ко мне, собираясь попросить принести ее корзинку со снадобьями.
— Ты — Мэри? — преподобный уставился на меня пустыми дулами глаз.
— Да, сэр.
— Мэри, сирота, которую приютили Риверсы?
Я кивнула.
— Слышал о тебе.
— Надеюсь, хорошее, сэр.
— Не вполне, — он погладил бороду. — Говорят, ты ходишь в лес.
— Я собираю там травы и коренья для Джонаса и Марты.
— Еще говорят, что ты себе на уме. Скажи, Мэри: отвергаешь ли ты Сатану и все дела его?
— Да, сэр.
— Веруешь ли в Господа? Блюдешь ли заповеди?
— Да. Да, конечно!