Ведьмина Ласка (СИ)

– Вредитель как есть, – фыркнула куколка.

– Нет! Клянусь, не желаю тебе зла, – он поднял примирительно руки. – Ничего такого, что ты перечислила.

Я молча перевела взгляд на черный, притаившийся лес за невысоким забором Яги. Что странно, только сейчас поняла, что Избу забор огораживает только со стороны яви, а с огорода, тропинка ведет в навье беспрепятственно. Ветер тихо, еще по летнему, без холодного завывания плутал высокого в кронах сосен, мерно и сонно покачивая их верхушки, что поднимали свои острые головы к усыпанному звездами чернильному небу. Тонкие полосы серых облаков, все пытались укутать в свою перину круглую луну, но она, выбираясь из их объятий заново освещала двор и смотрящее с надежной в глазах лицо Яна. И что же мне с тобой делать? Ни на один вопрос ведь не получила ответа.

– Скажи уж что-то, Василиса.

Воздух между нами наэлектризовался, наполняя пространство ожиданием. Я и сама понимала, что мой ответ может изменить каким-то образом судьбу нас всех: Яна, мою собственную, странных зверей и даже обережной куколки. Я знала и… спасовала.

– Прости, – качнула головой, – не могу. Сделав пару шагов назад, схватилась за ручку двери. Спасибо, что вернул куклу. И… иди домой, Ян.

Ян

“Иди домой”.

Так она сказала? А куда идти-то? Нет у меня дома.Вздохнув, смотрю на закрывшуюся дверь. И отчего-то вспоминаю, как давно, ещё в детстве вздумал за мать вступиться, когда отец её колотить хотел. Подбежал ему под руку, да так к стене отлетел, думал, все кости переломаю. А она что? Наорала, чтоб не лез, куда не просят. Мол, и так денег нету, а теперь лечить ещё меня, дурака. Вот и теперь тоже, по совести хотел, по-человечески. С тем же результатом. Самому только хуже, а взамен ни спасибо, ни слова ласкового. Наверное, тогда и перестал верить в глупости про “добро всегда побеждает”. И в сказки тоже. Если они и есть на свете, то моя точно не со счастливым концом. Зачем вообще стараться делать по совести, если исход один? Мудаком-то всяко легче жить. Здесь соврал, там обворовал. Чего ради тянуться к свету, раз там только для избранных места? Правильно бабка говорила: выше головы не прыгнешь, кем уродился, тем и помрёшь. Как был с рождения оборванцем, Кольки колдыря сыном, так и остался вот.

Что вообще на меня нашло?Знал, же, что нельзя куклу отдавать ей. Понимал, что тварь эта тряпичная всё испортит. Гадина такая. И… всё равно вернул. А теперь вот. И вроде как положено жалеть. Глупо было вот так подставиться, упустить свой шанс и потерять тёплое, насиженное место. Нужно было соврать, как привык. Поплакала бы, да забыла. Подумаешь кукла – невелика потеря. Головой всё это я понимал хорошо, но, стоило вспомнить, как Васька прижимала к себе эту чумазую злыдню, как плакала над нею, будто родную душу вернули, и… странным, чудным образом не жалел ни о чём.

Горько, да. Мне думалось, грешным делом, что Василиса особенная. За то время, что провёл у неё под боком позволил себе обмануться, думал этого света и на мою долю хватит. До того она была доброй, что при ней как-то сам тянулся вверх. Хотелось стать лучше, да хоть бы только и в её глазах.

Перехотелось.

Сплюнул под ноги прям на начищенное крылечко, резко развернулся и зашагал прочь от Яговой избы.Ноги сами собой вынесли к деревне. А куда мне ещё? Кроме старой замшелой развалюхи, что было у меня в жизни-то? Пустота? Багаж чёрного, горького прошлого? Да проклятие это непонятное. Леший бы его побрал. Вот сейчас бы обернуться зверем тем! Ему и места много не надо, и неприметный. Знай юркнул в траву, загрыз птенца какого и уж сыт. Так ведь, как назло, не чувствую этого свербения проклятущего, что предвещало каждый раз скорый оборот. Может, оно мне и не надо человеком вовсе? Мало я среди людей нажился? Хоть бы с кем сладко жилось – всё как полынь сырую жрёшь. Давишься, аж горло сводит, а глотаешь через силу. Так и я. Вечно к людям на глаза лез как дурак. И каждый раз убеждался, что зря. А лаской… вот жил себе двадцать почти лет в звериной шкуре – себя не помнил, горя не знал. У зверя что? Вся забота - пожрать да поспать. Никто ему на свете не нужен, ни угол родной, ни чтоб ждали в этом углу. Ни слова доброго ему не надо, ни тепла человеческого. Бродит, куда ноги несут, охотой перебивается. Чем не жизнь?

Ну где ж тот проклятый оборот, когда нужен? Уже вон, полдороги прошёл от избы, а всё ногами пыль в тропинку вбиваю. Первые, ближние сюда дома уж можно глазами различить. Ночь совсем, деревня спит. Только чёрные глазницы домов насмешливо смотрят, будто напоминая обо всём, чего у меня нету и никогда не будет.

— Емеля, ты, что ли? — со стороны речки, что отделяла село от леса, различаю крупную фигуру небритого, патлатого мужика. Всматриваюсь в рожу нетрезвую, глаза стеклянные и никак не пойму, откуда знает меня по имени. – Чур меня! Пора, видать, пить бросать, твою мать. Уж упыри встречают по дороге.

Пошатываясь, бугай небрежно тюкает тремя пальцами, то в одно плечо, то в другое, осеняя себя спасительным крестным знамением.

— Ну я, — так и не угадав, с кем говорю, безразлично пожимаю плечами.