Ведьмино отродье

— Да, несомненно, — согласился князь, — я не вступлюсь. И не подумаю! Во-первых, как мне возражать? Рыки идут? Идут. Как никогда? Как никогда. А почему? Да потому, что это в первый раз они идут так слаженно, все их удары четко согласованы, это уже не дикари, а… Почему это? Да потому что их ведет большая голова…

— Не узколобая!

— Вот именно. И эта голова — твоя. И есть тому свидетель — пойманный лазутчик, какой-то Бэк из Гиблого Болота, и у него есть от тебя записка, что будто бы…

— Но это ложь.

— Конечно. Но то, что это ложь — одни твои слова. Пустые, между прочим. А этот Бэк — живой. Жива и та записка, там почерк — твой. Крыть нечем, да! И потому я на пиру вступаться за тебя и не подумаю, а… только за себя вступлюсь.

— Р-ра! А ты-то здесь при чем?

— При всем, друг мой. Они придут и спросят: «Где предатель?» А я скажу: «Не знаю, вот ночью был, а утром словно куда провалился».

— Да? — усмехнулся Рыжий.

— Да. Ведь ты вот прямо вот сейчас поднимешься, сойдешь во двор, а там уже каталку заложили, все, кому нужно, спят, никто и не заметит, как ты, друг мой, исчезнешь.

— А куда?

— В Копытов, к Слому и Аге. У меня с ними уже все на этот счет оговорено. Примут тебя хорошо. И вообще: уедешь — будешь жить, а здесь останешься — тебя завтра убьют. А я бы не хотел, чтобы тебя убили, потому что очень скоро ты мне снова будешь нужен.

— Зачем?

— Пошлю тебя с Агой на перевалы. Дружину дам… Вот видишь, я не передумал. Ведь так оно и будет все — по-моему! Ну, завтра покричат, ну, будет даже буча. А после все равно уймутся. И вот тогда-то мы и Бэка приберем — и под ребро его — за ложь, за наговор. Да и не одного его… А после двинем к горцам. Понял?

— Ну, понял. Но…

— «Но» будет после. А пока вставай!

— А если… Если я останусь?

— Зачем?

— А так просто!

— Задумал что-нибудь?

— Да, не без этого.

— А! — кивнул князь. — Понятно. Ты думаешь: не стану я, как подлый вор, бежать — я ж прав. Мало того, да я им завтра всем… Ну а меня, ты думаешь, что слушать?! Стар князь, труслив, вот и виляет, и пытается хитрить, и угодить и тем, и этим. Ведь так?

— Так! — рявкнул Рыжий.

Князь вскочил!..

Но нет, не кинулся — застыл. Стоял, громко сопел… И наконец сказал:

— Н-ну, в общем, так: я тебе все сказал. Предупредил. А ты… теперь как знаешь! — и резко развернулся и ушел, и напоследок громко мотанул циновкой.

Ночь. Тишина. Луна за облаками. Князь… А что князь? Он знает, что такое бунт. Толпа убила его брата и отца, и он, запуганный юнец, был возведен на Верх… О, нет, он вовсе не запуганный, а он… Ох, он хитер, ох, изворотлив, ловок! И если он еще тогда, в тот бунт, сумел всех обойти, а после умудрился усмирить и подчинить, то завтра на пиру усмирит их тем более. Правда, сперва наговорит им всякого с три короба, наобещает и запутает, и даже поклянется, а потом…

А вот ты, Рыжий, так не сможешь, не сумеешь. Он узколобый, да, а ты… Ты просто твердолобый. Таким, как ты, удачи вовек не видать; таких, как ты, всегда будут рвать и топтать, душить и… Р-ра! Вот, например, ты вспомни, это ведь совсем недавно было! Когда Ага еще не уезжал. Так вот, когда Ага увидел тебя с Книгой, он усмехнулся и сказал:

— Ий-я! Жаль твоего отца! Ведь его сын большой глупец — он верит Ложно-Досточтимому!

Ты прикусил губу и ощетинился. А Ага продолжал:

— Да-да, почтеннейший, ты не ослышался: сын твоего отца — большой глупец! Потому что только большой глупец и может поверить в то, что будто бы наша Земля есть плоский диск, похожий на монету! — И, помолчав, уже совсем другим, уважительным тоном добавил: — Но, правда, кое в чем ваш Ложно-Досточтимый все-таки разобрался. Это видно тогда, когда он говорит о Башне. А ты о ней что думаешь?

Ты растерялся, промолчал. Да, в Книге намекалось, будто все, что в ней изложено, — это всего лишь слабый отсвет от окна какой-то загадочной, недоступной нам Башни. Но Башня, думал ты…

Но промолчал. Тогда за тебя сказал князь:

— Никакой Башни нет. Это просто такие красивые слова. А понимать их надо так, что знания — это как некая башня, которая вздымается столь высоко, что нам, рожденным от отца и матери, ее вершины никогда не достичь.

Ага поморщился и, покачав головой, возразил: