Ведьмино отродье

Бейка лежал ничком, в его спине торчала спица, кровавое пятно даже еще как следует не проступило на стюардской беляшке. Вот как оно все просто и обыденно! Как муху, да! И Рыжий мрачно усмехнулся, шагнул было к стюарду…

Как вдруг…

— Полковник, не спешите! — послышалось откуда-то со стороны, из темноты.

Рыжий остановился и, не поворачивая головы, спросил:

— С кем я имею честь беседовать?

— Со мной!

И в тот же миг — удар! — невероятной силы! — по затылку! Рыжий обмяк-ослеп-упал… И тут же на него набросились и принялись вязать его, топтать, душить, выдавливать ему глаза! Последнее, что он еще успел услышать, были слова:

— Всецело ради вас! — и наглый, подлый смех.

Глава пятая — ЗЛОБНАЯ ТВАРЬ

Океан, он такой же, как небо — бескрайний, черный и пугающий, а острова в нем — это как звезды: они далекие, едва заметные, их свет манит к себе, вот только их никому никогда не достичь… Нет, Океан — это совсем не небо. Там, в небе, много звезд, а в Океане всего лишь одна — она трепещущей свечой чуть теплится на горизонте, а ты плывешь к ней день, неделю, год… Конечно же так долго плыть нельзя, сил никаких не хватит, и потому будь это не во сне, ты бы уже давно утонул, а тут, во сне, ты все еще плывешь, еще не захлебнулся. Волны вздымают тебя и швыряют, и вновь вздымают, вновь швыряют, а яркая заветная звезда на горизонте то появляется, то исчезает. Она влечет к себе — неудержимо, и так оно и должно быть, ведь та звезда, все говорят, непростая, магнитная. Кто хоть однажды усмотрел ее, тот уже глаз не отведет, ибо не сможет, и будет плыть к ней, плыть — год, два, сто лет, — пока не доплывет. А после… Корабли, которым удается к ней пристать, остаются там навсегда. Сперва они стоят, уткнувшись в берег, а шторм ревет, шторм там ни на миг не стихает, и корабли бьются о скалы, бьются — и разбиваются и тонут, а моряки, приплывшие на этих кораблях, спасаются на берегу. А берег той звезды… нет, того острова!.. а берег того острова сплошь золотой — вот почему он виден отовсюду, вот почему он так ярко горит — как звезда в ночной тьме. На то оно и золото чистейшей, высшей пробы, чтоб так сверкать. Там, кстати, на том острове, все сплошь из золота — и скалы, и трава, деревья, птицы, звери, даже вода в ручьях и та расплавленное золото, и всякий, кто взойдет на тот заветный, страшный остров, умрет от голода и жажды, ибо там нечего ни пить, ни есть; там только одно золото, и не простое, а магнитное — ты лишь притронешься к нему и сразу сам становишься магнитным, и, значит, никогда уже тебе тот остров не покинуть; ты будешь обречен остаться там и умереть там от истощения. А золото? Что золото! Его ни съесть, ни выпить: оно будет только сверкать день, ночь, день, ночь, то есть всегда, постоянно сверкать и сверкать, слепить твои глаза, пока ты не ослепнешь — там, кстати, все слепнут, и слепнут очень скоро, — и будешь ты ходить по золоту, но золота уже не видеть, и будешь умирать от голода и жажды — и умрешь, все умирают там, на том Магнитном Острове. И это правда, истинная правда, и это всем доподлинно известно… но тем не менее всегда находятся безумцы, которые над этим насмехаются и говорят, что это сказки, ложь — и рвутся в Океан и рыщут год, два, десять, сто, стараясь отыскать на горизонте эту заветную звезду, и жаждут, чтоб она скорей околдовала их, чтобы лишила сил, оставив лишь одну — силу стремиться к ней без устали, как ты сейчас… Но ведь они, эти безумные — даже безумные! — искатели, и те выходят в Океан на крепких кораблях, под парусами, с сотнями гребцов… а ты — вот где уже действительно безумный над безумными — как был сам по себе, без ничего, без никого, так и кинулся с берега в воду… и вот уже — какое наваждение! который год плывешь, бьешь лапами и задыхаешься, волны вздымают тебя и швыряют, вздымают, швыряют… Но ты признайся: тот огонь, что виден вдалеке, — действительно ли он влечет тебя? Вдруг ты все это снова выдумал, вдруг и звезды той вовсе нет, и нет огня на горизонте, а есть только одно видение, как и тогда, в Лесу?! Признайся! И одумайся! Уже который год вверх-вниз, вверх-вниз: ты весь продрог, ты отупел, ослеп — ведь разве ночь сейчас? День! Солнце светит, и всем светло, один лишь ты во тьме. Очнись! Оду…

Вал! Вверх! На гребень!.. Вниз! И в мрак! Удар! Еще удар! И…

Пузыри! Ко дну! Кровь горлом! Гром в ушах! Грудь хрустнула, и из нее…

…Свет! По глазам! Рыжий зажмурился. Лежал, дрожал; его трясло, его всего кололо так, словно он от носа до хвоста утыкан иглами, а эти иглы раскаленные! — впиваются в него все глубже, глубже! Открой глаза! Открой же, ну!..

Открыл. Над ним — очки — два черненьких кружочка. Пасть. Лапа… Вот она приблизилась, схватила его за щеку, тряхнула. Рыжий болезненно поморщился.

— Жив! — рявкнул адмирал…

Да, это он, действительно. Низко склонившийся над Рыжим, Вай Кау широко оскалился, воскликнул:

— Вот ты и выбрался! Я сразу им сказал: ты не из тех, тебя не заломать. Так?

— Т-так, — тихо ответил Рыжий, вздохнул… и сразу застонал от боли.