Ведьмины круги (сборник)

Дружбан о чем-то говорил с вышедшим покурить шофером, Папа Карло по-прежнему сидел на ящике и словно бы клевал носом, а я увидел Катьку и рванул ей навстречу. Почти одновременно с ее появлением открылась дверь конторы, и вышел Орлиноносый.

Все в этот день случалось глупо и некстати, кроме одного: Катька догадалась, что не надо ко мне приближаться, быстро пересекла улицу и скрылась в доме напротив. А Папа Карло вспорхнул со своего насеста, устремился к Орлиноносому и, подобострастно заглядывая снизу вверх ему в лицо, быстро заговорил.

Орлиноносый стоял ко мне спиной, и я успел подойти к ним почти вплотную, когда тот внезапно и с большой силой схватил Папу Карло за шкирку и потащил по тротуару, встряхивая на ходу. Он не говорил – раздавалось только шипение, из которого я мог уловить: «Слышишь, чтобы на сто километров не смел ко мне приближаться!» И еще много раз: «Слышишь?» и «Понял?». Папа Карло только лепетал: «Слышу, слышу», пока не отлетел далеко и стремительно, так что на ногах едва удержался. Так же молниеносно Орлиноносый повернул назад, и я оказался с ним лицом к лицу. Только на один миг его длинные лезвия-глаза скользнули по мне, словно рассекли, и вот уже захлопнулась дверца машины, и он уехал.

Без какой-либо цели я подошел к Папе Карло и спросил:

– Вы не ушиблись? – Хотя ушибиться ему было не обо что.

Он повернул ко мне недоуменные мутно-карие глаза и, что-то буркнув сквозь зубы, побрел, поправляя на ходу одежду.

Тут появилась Катька.

– Ну что? – спросила она.

Мы пошли, и по дороге я все ей рассказал, кроме того, что думал про нее и ждал.

– Во дела! – сказала она. – Но ты, брат Алеша, засветился. Завтра пойду в эту оптовую торговлю я.

– Это ничего не даст. Скажи лучше, как у тебя дела?

– Все в порядке. Гамлета уже забрали, завтра и сами уедут, а я остаюсь и могу жить в мастерской хоть месяц, так что рассчитывай на меня.

– А тебя на дачу звали?

– Но мы же договаривались, что я не поеду.

– А звали или нет?

– Звали, звали, – отмахнулась она.

Мы погуляли еще немного по Карповке и посидели на качелях во дворике детского сада. Он располагался в доме, где жили писатель Чапыгин и художник Филонов.

Когда я вернулся, Ди сообщила, что звонила мать и категорически настаивала, чтобы я явился без промедления. А чтобы ее требование не выглядело капризом, она нашла мне шестиклассника-переэкзаменовочника. Требовалось натаскать его по математике и заработать себе на зимние ботинки. Ботинок и в самом деле не было. И отказаться я не мог, хотя был уверен: только ради того, чтобы я вернулся, она и нашла ученика, проявив несвойственную ей предприимчивость. Вот что такое родительский произвол и почему дети хотят быстрее вырасти. Было, правда, и легкое чувство гордости: оказывается, я начинаю сам зарабатывать деньги! И не торговлей, не кражей и продажей ящиков для бутылок, а своим умом.

Я позвонил Кате.

– А как же я? – спросила она растерянно.

Аналогичная история, что накануне произошла у нее со мной.

– А можно переиграть с дачей, чтобы тебе туда поехать?

– Нет.

– Ты уж прости меня, пожалуйста.

А что я мог сказать?

– Когда линяешь?

– Послезавтра утром. Ди обещала маме.

– Я, наверное, тоже скоро поеду. Что мне здесь делать?

Мы договорились, что завтра с утра я зайду за ней. Ди тоже взгрустнула по поводу моего отъезда.

– Я ведь с Катькой допоздна шляюсь, мы же почти не видимся, – утешал я ее.

– Ну и что? Все равно – живой человек в доме. А давай завтра сделаем отвальную, Катерину позовем, я что-нибудь вкусненькое куплю?

– А давай в таком случае разберем антресоли, чтобы наш дом выглядел интеллигентно?

Ди попробовала сопротивляться: она говорила, что уже поздно, а разборка – дело долгое и ничего интересного там нет, в чем она убеждена. Но я уже тащил к антресолям стремянку, а она нехотя и ворча, что такими капитальными делами на ночь глядя не занимаются, пошла за пыльными тряпками.

Антресоли! Там была масса интересных вещей. У дверки – ящик с елочными игрушками, за ним – чемоданы, перевязанные стопки книг и газет, старая раскладушка с гамаком, потом два холста, рулоны ватмана, разнокалиберные рамы и рамки, а также большой гипсовый бюст Кирова и замечательная бронзовая лампа с подставкой-девушкой в тунике, держащей на поднятых руках обруч для абажура, и сам абажур с бахромой, когда-то желтый, а сейчас бурый от пыли.

Книги разбирать было некогда, я занялся холстами и ватманом. Тетка увлеклась чемоданами со старой одеждой. На одном холсте по низкому серому небу несло ветром рваные облака вместе с кудлатыми верхушками деревьев. Пейзаж мне понравился, он был с настроением, но, к несчастью, холст был серьезно порван. На другом, целом, в желто-голубом мареве двигался караван. Хороший караван, но, жаль, ни одна рама к нему не подошла.

Разумеется, Ди не знала, кто рисовал эти картины, и моя гениальная догадка, что «Парусник», «Ветер» и «Караван» писал один художник – это же по манере видно! – ничуть ее не взволновала.