Ведьмины круги (сборник)

– А книги его можно почитать?

– Нет. Книгу свою он не закончил, – с неподдельной печалью сказал я. И ужаснулся, как свободно меня несет, как вдохновенно и с удовольствием я вру. А может, и не вру? А может, это моя жизнь, которая реальнее реальной?

Марьяна смотрела на меня во все глаза. Я вообще не помню, чтобы она когда-нибудь на меня так смотрела.

Снег перестал идти, а когда пошел вновь, сверкание не повторилось. Летел он редкий, белый, чистый, как маленькие парашютики.

– Я тоже пишу стихи, – сказала Марьяна.

Она читала мне про природу. Просто прекрасные стихи. И вдруг – а я совсем не мастак в поэзии – слышу знакомые строчки: «Черемуха душистая с весною расцвела и ветки золотистые что кудри завила».

Домой я пришел и, не раздеваясь, прямо к книжным полкам.

– Мама, где здесь стоял Есенин?

– Да вот же он! А почему ты в ботинках по чистому полу? – возмутилась она.

Подержал я в руках томик Есенина и не раскрыл его.

Мы квиты. Зачем уличать Марьяну во лжи, если сам я немилосердно заврался. Правда, я не приписывал себе чужие заслуги – я друга себе придумал. Он не был моим другом, когда жил, зато он есть у меня теперь. Кажется, я романтизирую и оправдываю свое вранье. К тому же наружу вырвалось оно случайно. А может, у нее тоже вырвалось неосознанно, она даже не заметила, что чужое читает, или заметила и ужаснулась?

Весна приходит незаметно, на цыпочках. И многие ее сразу не примечают. Зато те, у кого чувства обострены ожиданием, сразу чуют: свет прозрачный, воздух дрожащий, солнце весеннее – невинное и бесстыдное. И запах. Снегом пахнет, а зимой снег запаха не имеет. Февраль на улице. Превращения весенние еще впереди.

Небо без единого облачка, пронзительное. Такое ярко-голубое, что кажется зернистым. И ветки тополя желтеют на этом голубом. Их почки, раздвоенные копытца, полны смолы и силы, готовы взорваться.

Хорошо я жил до весны. Как сказала бы моя бывшая соученица Маркова: на душе у отличника был покой и потерять свое благополучие он ничуть не боялся. Вот же втемяшилась в башку Маркова! Я ни разу не был в родной школе, хотя специально поехал, чтобы посмотреть на нее с улицы.

Я теперь думал о Москве, об университете, но тут встал вопрос: куда деть Динку? Мама была категорически не согласна оставить ее дома, если я буду жить в Москве. С собой взять? Мне популярно объяснили, что в общежитие с собаками не пускают, а снимать комнату в Москве очень дорого, и как увозить Динку из дома, если она ходит на кладбище, как на работу? Думать обо всем этом было противно и не хотелось. Как-нибудь все устроится. А может, Марьяна Динку возьмет?

Утром я услышал, как капель вызванивает по подоконнику. Солнце бьет в окно. Вот теперь-то любой заметит: весна!

Веточки березы унизаны капельками воды. Дрожат, переливаются капельки. Дерево – как драгоценная люстра с хрустальными подвесками.

Мы с Марьяной едем во Дворец культуры, чтобы посмотреть выставку мод. Но выставка, на которую стремилась Марьяна, закрылась, и я не расстроился. Мы стали бродить по залам. Дворец культуры в бывшем барском особняке, кругом лепнина, большие окна, а между ними зеркала.

Поднялись по лестнице и видим: огромное окно, а за ним плоская крыша, как терраса. Сверху ее наполовину прикрывает каменный козырек. Мы толкнули раму, переступили узкий подоконник и оказались на замечательной свалке. Здесь стояли несколько гипсовых бюстов с оббитыми носами и облупившейся побелкой, два великанских Деда Мороза и ободранная Снегурочка из папье-маше. Картины навалены, стенды, плакаты на деревянных щитах, старая мебель – стулья и диван с обтрепанными и порванными шелковыми сиденьями. А поодаль расхаживают голуби, взлетают и приземляются: где-то здесь живут.

Тепло, даже жарко, ведь мы еще не вылезли из зимней одежды. Расстегнулись, сняли шапки и рухнули на старый шелковый диван с округлыми подлокотниками.

Я не думал ее целовать, а если бы подумал, то, наверное, не решился бы. Но я ни о чем таком не помышлял, просто ее лицо оказалось совсем близко. Весна разукрасила его веснушками, они были даже на губах, и то, что веснушки вспрыгнули на губы, как будто переступили запретную черту, делало Марьянино лицо необычайно милым, трогательным и беззащитным. Не знаю, как это началось. Я смотрел, смотрел на веснушки, вдруг потянулся и поцеловал, чуть дотронулся до ее губ. Она не отстранилась, я опять поцеловал. И тогда она крепко обвила мою шею руками, и мы так поцеловались, что поплыла солнечная крыша с покачивающимися Дедами Морозами и Снегурочкой в дальнее плавание. Потом я куртку сбросил, а она пальто, и мы целовались не знаю сколько времени. И все плыли-плыли под весенними парусами под шелест голубиных крыл.

Это любовь. Теперь я думал о Марьяне очень даже часто. И теперь меня совсем не устраивало просто видеть Марьяну – мне постоянно хотелось уединиться с ней.

Когда мама увидела Марьяну, она пришла в ужас.

– У нее лицо как перепелиное яйцо! (Это про веснушки.) В старости она превратится в жабу!