Ведьмины круги (сборник)

На фотографии Динка стояла рядом с Румянцевым. Я узнал его сразу. В сапогах-забродах, в свитере, на плече ружье. И лицо человека, который ничего не боится. Иным Румянцев и не мог быть. Мне стало хорошо в этой комнате, спокойно, и какой-то тихий восторг в душе.

– Когда смотришь на него, кажется, что он очень смелый, может принять отчаянное решение, если это касается его. А с другими – мягкий. Да?

– Был, мог… – проговорила она бесцветным голосом. – С женщинами был мягкий. А вообще-то геологическая партия не кружок бальных танцев. Там мягкостью что сделаешь? А он начальником был.

– Он писал стихи?

– Писал. Откуда ты знаешь? Песни писал. И стихи, конечно. Когда он умер, я пыталась забрать Альму, но она ушла. Я снова ее привела. И опять она убежала. Давно она у тебя?

Я рассказал.

– Все-таки хорошо, что ты ко мне пришел. Приведешь ко мне Альму? В гости.

– Обязательно приведу.

Я буду приходить в эту комнату с книгами, картами и оленьей шкурой на полу. Не раз буду сидеть в этом кресле. Но никогда больше сюда не придет Румянцев. А если бы он был жив? Мы бы с ним и не встретились, ничего бы не знали друг о друге.

– Не понимаю, почему она у меня не осталась? – словно бы размышляла вслух женщина. – Я же любила его, она это понимала, она вообще все понимала. Знала же, что ни у нее, ни у меня никого не осталось… Как же так?

– Вы его жена?

– Нет, – ответила она. А помолчав, добавила: – Хотя можно и так считать. – Еще помолчала. – Но он так не считал. По крайней мере, вслух не говорил. Он меня, я думаю, не любил – жалел.

Она так просто говорила ужасно откровенные вещи. У меня никогда не было со взрослыми таких разговоров. Парни рассказывали гадости про женщин. А чтобы взрослый человек про любовь говорил… И я даже испугался, что ей стыдно станет и она будет по-другому себя вести. Она уже не казалась мне некрасивой. Волосы подсохли, и она прошлась по ним расческой.

– А сын его?.. – спросил я.

– Сын? А он и не знает, что он сын Румянцева.

– Как же так?

– Усыновили сына.

– Что же Румянцев не захотел с ним познакомиться?

– Нельзя было. Мальчик не знал, что у него неродной отец. А Румянцев всю жизнь любил его мать, свою жену. Он не лез в ее семью: она так хотела.

Все точно, деталей я не знал, но в общем правильно придумал Румянцева.

– Они вместе учились, – добавила женщина. – Это его первая настоящая любовь. А он, судя по всему, был однолюбом, вот такая штука…

– Как вас зовут?

– Алла, – сказала она.

– А по отчеству?

– Просто Алла. Так и называй. А тебя?

– Саша.

– Давай, Саша, хоть чаем тебя угощу, – спохватилась она и пошла на кухню.

А я уже свободно ходил по комнате, рассматривал фотографии, камни, разные вещицы. Алла вернулась, чтобы взять со стола чашки.

– Он любил фотографировать? Зверюшек, птиц? – спросил я.

– Возил с собой аппарат. Но последнее время, мне кажется, занимался этим больше для мальчишек. Мальчишки, они любят это. Учил, часами сидели в чулане, проявляли и печатали.

– Чьи мальчишки?

– Ничьи. Уличные. Все время вокруг него крутились.

Все верно я отгадал, и возможность дружбы между нами правильно предчувствовал.

– Ничего особенного я тебе к чаю не предложу, но чай заварю совсем особый, знатный, «геологический». Ты такой не пил. А пока можешь посмотреть фотографии.

Алла достала со шкафа разбухшую папку.

– Тут не разобрано: руки не дошли.

Я стал перебирать снимки. Алла в школьной форме, чья-то свадьба, Румянцев совсем молодой, в армейской форме. А вот он с рюкзаком, ружьем и каким-то инструментом идет по бревну, перекинутому через овраг или речку. Вот рыбу держит в поднятых руках за жабры, а хвост волочится по земле. А вот рядом с ним собака величиной с теленка. И вдруг я увидел групповую фотографию: стоят молодые мать с отцом, дядя Юра, их соученик, и Румянцев. У меня кровь прилила к щекам. Натыкаясь в темном коридоре на вещи, добрался до кухни.

– Кто это? – спросил у Аллы.

– Студенческая фотография, – ответила Алла, наливая кипяток в заварной чайник. – Вот его жена. Потом она вышла замуж за этого.

Они стояли на фотографии и смеялись. Вид беззаботный. Мама в коротком легком платье, в руке – цветок.

– Это моя мать, – сказал я без выражения.

– Что? – не расслышала Алла, обернулась ко мне и поняла. Наверное, по лицу поняла и испугалась.

Она что-то говорила, пыталась задержать, бежала за мной по улице, но я припустил и вскочил в автобус.

– Вон отсюда! – твердил я себе. – Вон отсюда! Все предатели! Подлые предатели!

По взглядам пассажиров я замечал, что веду себя как-то не так или вид странный. Когда выходил, тетка прошипела вслед с возмущением:

– Такой молодой, а нажрался!

Потом я ехал на другом автобусе, а потом лежал в пригородном парке на земле возле обезглавленной церквушки или часовни. Кругом, слава богу, было безлюдно.

Когда я из той квартиры выскочил, какие-то всхлипы из меня рвались. А теперь, наконец-то оставшись один, окаменел. Только тяжело было. А потом я заснул.

Проснулся – перед глазами колышутся ростки, два листка пропеллером. Молоденькие дубки. И я все вспомнил.

Живые бледно-зеленые травинки, как иголочки, красноватые розетки листиков. Букашка ползет.