Ведьмины круги

Наверное, Люся думала, что я слышал их разговор. А я не слышал. Но о визите мужчины не узнал никто. Я не нарушил клятву ни тогда, ни потом, ни теперь. Ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах. Сейчас это вряд ли имеет значение, но, даже вводя в курс Катьку, чтобы она согласилась разведать про платье, я сказал ей только общие слова: Люся боялась чего-то, что-то ей угрожало… Одно время мне казалось, что я должен раскрыть тайну, что поступаю плохо и глупо. Но я же и тайны не знал! Не помогло бы мое признание найти ее. А мужчину с орлиным носом я никогда больше не видел. В наркоманском гнезде и среди покупателей наркотиков его тоже не было. Я бы и сегодня его узнал. А то, что Люся не была наркоманкой, – даю голову на отсечение. Этого ведь и не скроешь, правда?

Глава 14 МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ НЕИЗВЕСТНО

Я еще раз поговорил с санитаркой Павлиновой, уважительно называя ее Анной Сергеевной, ну а себя по-прежнему – следователем. Я просил сказать откровенно, без ложной боязни: была ли у Люси возможность доставать наркотики? Павлинова ответила ясно и простодушно: нет. А через кого-то? Через знакомую медсестру или врача? Санитарка категорически отвергала такую вероятность. Да я и сам в нее не верил.

Перед отъездом в Петербург мы с мамой сходили на кладбище. Перед кладбищенскими воротами купили у старухи букетик полевых ромашек. Я убрал с могилы «Н. Ж.» увядшую ветку жасмина, которую принес в прошлый раз, и веером разложил несколько ромашек. Молоденькое деревце боярышника, стоявшее в изголовье могилы, весело помахало мне вслед.

Когда Люся исчезла, начинала цвести черемуха и стояли «черемуховые холода». Всякое движение в природе замедлилось, затихло, чтобы со дня на день совершить стремительный скачок в настоящую весну, свежую, благоуханную и недолгую, готовую с зацветанием сирени обратиться в лето.

В тот день у Люси было ночное дежурство, так что с утра она осталась дома одна. Когда я вернулся из школы, ее уже не было, и я подумал, что она пораньше ушла на работу. После ночного дежурства она успевала домой до того, как все расходились. А тогда – не успела. В этом тоже не было ничего удивительного: мало ли что могло ее задержать, но Игорь почему-то забеспокоился. В нашем старом доме не было телефона, так что в больницу он позвонил уже из спортшколы. Там ответили: Люся вчера не явилась на работу.

Игорь побежал к Люсиному дядьке и к ее матери, затем – на всякий случай – в больницу, потом разыскивал ее знакомых и бывших одноклассников. Никто ничего не знал.

Вечером Игорь с отцом отправились в милицию. Там сказали, что по-человечески понимают беспокойство родственников, но Люся не ребенок, а время ее отсутствия, по их меркам, ничтожно, даже если предположить, что пропала она вчера днем. Заявление у них не взяли. В случае пропажи человека заявление принимают только через трое суток.

Люси не было уже сутки с лишком. Мы понимали: с ней что-то случилось, она не придет. Но вот ведь неистребимая потребность в вере и надежде! Мать с отцом с потерянным видом сидели за полночь на крыльце. Они ждали, и я ждал, что откроется калитка и она появится в своем сером плащике. Время от времени я прогуливался по улице, надеясь увидеть ее первым. И никто меня не одергивал, не загонял домой, хотя была уже глубокая ночь.

Игорь с товарищами до утра ходили по городу. Люсю они, конечно, не нашли, и разузнать ничего не удалось. На другой день Игорь заметил пропажу иконы. Мама просила его внимательно проверить, все ли вещи на месте. Он проверил: больше ничего не пропало. Уходя, Люся надела плащ, взяла сумку и зонтик. Деньги и даже ее кошелек лежали в ящике письменного стола. Там же и обручальное кольцо. Оно было ей великовато, и, уходя на работу, Люся снимала его, чтобы не потерять.

О пропаже иконы тут же заявили в милицию. Пришли два милиционера, ходили, смотрели, что-то писали. А потом Игорь растерянно сообщил родителям, что из Люсиной шкатулки испарилась нитка коралловых бус. Он утверждал, что пропали бусы после посещения милиции. Я в этом тоже был уверен. Когда брат проверял, не пропало ли что, я тоже там крутился. А шкатулка мне всегда нравилась, я и раньше любил туда заглядывать. Я точно помню, как подходил к стеллажу, открывал шкатулку и видел бусы. Там еще лежали перламутровые пуговицы, которые остались на месте.

А ведь бусы были недорогие, никакой особой ценности… Мы не знали, что и думать. Это тот случай, когда и в памяти своей сомневаешься, и глазам не веришь.

– Может, ты их куда-нибудь переложил? – допытывалась мама.

– Зачем мне было их перекладывать?! – орал Игорь, всегда отличавшийся олимпийским спокойствием.

Он был на пределе, и мама, и отец покорно сносили его крики. С ним и говорили ласковым тихим голосом, как с больным. Впрочем, мама и сама стала срываться.