Ведьмы

Далее — она создала не менее хитрую систему, с помощью которой я стал зажигать свет, едва войду ночью в комнату. Как действует эта штуковина, объяснять не берусь, поскольку я полный профан в вопросах электротехники, но в каждой комнате, перед каждой дверью, вделали в пол такую пуговку, что ли: наступаешь на нее передней лапой — и зажигается свет. Наступаешь снова — свет гаснет.

Бабушка даже сделала мне зубную щетку: для ручки использовала спичку, а щетинки понадергала из своей щетки для волос.

— Только кариеса нам не хватало, — пояснила она. — Ну как я поведу мышь к зубному врачу? Он же подумает, что я рехнулась!

— Как ни странно, — ответил я, — но с тех пор, как стал мышью, я буквально не выношу шоколада и конфет. И, выходит, кариес мне не грозит.

— Все равно — зубы положено чистить после каждой еды, — распорядилась бабушка. Ну я и чищу.

Она пожертвовала мне свою любимую серебряную сахарницу, чтоб каждый вечер перед сном я принимал в ней ванну.

Она никого не допускала в дом, даже уборщицу, даже повариху. И зажили мы вдвоем, только вдвоем, вполне довольные обществом друг друга и больше ни в ком не нуждаясь.

Как-то раз вечером, когда мы сидели у камина, она в кресле, я у нее на коленях, бабушка вдруг сказала:

— Интересно, как сложилась судьба Бруно?

— Не удивлюсь, если папаша отдал Бруно швейцару, чтоб тот утопил его в пожарном ведре, — ответил я.

— Боюсь, что ты прав, — вздохнула бабушка. — Бедняжка Бруно!

Несколько минут мы молчали, бабушка дымила своей жуткой сигарой, я прикорнул в уютном тепле.

— Можно спросить у тебя одну вещь, ба? — немного погодя спросил я.

— Спрашивай все что угодно, мой миленький.

— А сколько живут мыши?

— Ох, — сказала бабушка, — я все ждала, когда ты про это спросишь.

И она смолкла. Сидит, дымит, смотрит на огонь.

— Ну, — повторил я, — сколько мы живем? Мы — мыши?

— Я много читала про мышей, — сказала бабушка, — уж постаралась выяснить о них все, что возможно.

— Ну так скажи мне, бабуся. Почему ты молчишь?

— Раз тебе так приспичило это узнать, — вздохнула она, — мыши живут, к сожалению, не то чтобы очень долго.

— Сколько именно? — не отставал я.

— Ну, обыкновенная мышь живет всего года три, — сказала бабушка. — Но ты же у нас не обыкновенная мышь. Ты человеко-мышь, а это — большая разница.

— До какой степени — большая? Человеко-мыши — они сколько живут, ба?

— Дольше, — сказала она. — Значительно дольше. Человеко-мышь может прожить втрое дольше, чем обыкновенная мышь, — прибавила бабушка, помолчав. — Лет девять.

— Роскошно! — вскричал я. — Изумительно! Обалденно! Никогда еще не слышал более радостного известия!

— Ну почему ты так говоришь? — удивилась бабушка.

— А потому, что ни в коем случае не хочу жить дольше тебя, — объяснил я. — Как это, как это — непонятно кто станет за мной присматривать! Даже подумать тошно.

Мы немного помолчали. Бабушка потрепала меня одним пальцем по загривку — такая у нее теперь появилась манера. До чего же приятно!

— Тебе сколько лет, бабуся? — спросил я.

— Восемьдесят шесть, — был ответ.

— Ну еще лет восемь-десять ты протянешь?

— Не исключено, — сказала бабушка. — Если повезет.

— Ты уж постарайся, — сказал я. — Потому что к тому времени я стану совсем старой мышью, а ты станешь совсем старой бабушкой, а потом, очень скоро, мы оба вместе умрем.

— Хорошо бы, — вздохнула она.

Потом я снова чуточку вздремнул. Просто прикрыл глаза и не думал ни о чем, довольный всем-всем на свете.

— Хочешь, я сообщу тебе про тебя кое-что весьма любопытное? — спросила бабушка.

— Да, бабуся, пожалуйста, сообщи, — ответил я, не открывая глаз.

— Сначала я сама даже поверить не могла, но, очевидно, это истинная правда, — начала она.

— Что? — сонно спросил я.

— Сердце мыши, — сказала бабушка, — то есть твое сердце, бьется со скоростью пятьсот ударов в минуту! Ну не поразительно?

— Не может быть! — тут уж я не то что открыл, я прямо вытаращил глаза.

— Это так же верно, как то, что я здесь сижу, — сказала она. — Просто чудо какое-то.

— Это ж получается, что оно делает почти десять ударов каждую секунду! — быстро подсчитал я в уме.

— Совершенно верно, — подтвердила бабушка. — Твое сердечко бьется так быстро, что отдельных ударов и не различишь. Слышишь только тихое такое жужжание.

Она надела свое кружевное платье, кружева мне щекотали нос. Пришлось положить голову на передние лапы.

— А сама ты слышала когда-нибудь, как жужжит мое сердце, ба? — спросил я.

— Часто слышу, — сказала она, — ночью, когда ты лежишь близко-близко ко мне, на подушке.

Мы долго молчали оба, сидя у камелька и раздумывая обо всех этих чудесах.

— Миленький мой, — спросила она наконец, — но ты совсем-совсем уверен, что не расстраиваешься из-за того, что на всю жизнь останешься мышью?

— Ничуточки я не расстраиваюсь, — ответил я. — Совершенно неважно, как ты называешься и как ты выглядишь, лишь бы кто-то тебя любил.

Нам предстоит колоссальнейшая работа!