Ведьмы Алистера (СИ)

— Клем — Глава лишь на словах, и я убедилась в этом, когда последний раз была в Шарпе. Ковеном управляют Старейшины, одна из которых вскоре отойдёт от дел на длительный промежуток времени, — встретившись с полным непонимания взглядом Джилс, Кеторин пояснила. — Она беременна. А я слишком хорошо её знаю, и с уверенностью могу предположить, что не пройдёт и месяца, как она возьмёт отвод и полностью растворится в ребёнке. Поэтому ситуация складывается следующая: освобождающееся место Старейшины и пустующее место Главы. Всё, что мне нужно, — убедить Клем отступиться от места Главы в мою пользу.

— И стать Старейшиной, — дополнила Джилс, которая начала понимать ход мыслей Кеторин.

— Именно. А для этого нужно её найти.

— А для этого тебе нужна я… И ты согласна обеспечить мне полную защиту, если я помогу?

Кеторин кивнула.

— А Элиот?

— Что «Элиот»?

— На него твоё предложение распространяется?

— Не вижу ничего зазорного в том, чтобы королева привела своего протеже в Шарпу.

— А если он не захочет там оставаться? — выдохнула Джилс, покосившись на спящего и вымотанного донельзя мужчину.

— Сомневаюсь, что не захочет, — хмыкнула Кеторин. — Но при таком раскладе я обвешу его защитами, как ёлку на Рождество, и отправлю в мир.

— С возможностью вернуться, когда он пожелает, — потребовала Джилс.

Кеторин закатила глаза и нехотя ответила:

— Хорошо.

— Тогда по рукам, — ответила Джилс, ощутив под ногами твёрдую почву.

Возможно, план Кеторин и не был идеальным. В нём было слишком много «если» и слишком много того, что могло пойти не так: Старейшина могла не уйти на покой, госпожа Клементина могла не отказаться от места Главы, другие Старейшины могли выступить против Кеторин.

Но даже самый шаткий план лучше, чем его отсутствие. И Джилс охотно ухватилась за предоставленную возможность, даже умудрившись выторговать для себя и Элиота небольшие привилегии. Она чувствовала себя ответственной за этого мужчину, и если не ради себя, то ради него — человека, помогающего ей практически безвозмездно — она готова идти дальше.

— Мы можем включить в сделку пункт о бензине? — спохватилась Джилс.

— О бензине? — Кеторин удивлённо посмотрела на Джилс. — О каком таком бензине?

— Я обещала Элиоту оплатить бензин, — неуверенно пробормотала Джилс. — За то, что он довёз меня сюда. У меня нет денег, чтобы оплатить…

Кеторин выпучила глаза, а затем громко рассмеялась.

— Какие меркантильные нынче принцы пошли, — она покачала головой. — Ладно, оплачу я ему бензин. Только пусть чеки предоставит. Я надеюсь, лошадь ему покупать не нужно? Ну, там, для подвигов каких-нибудь…

— Не нужно, — сконфуженно буркнула Джилс, не видя никаких поводов для веселья.

***

Коул чувствовал себя немного… Немного злым, немного расстроенным и немного неуверенным, идя по отвратительно чищенным дорожкам к «Ведьминой обители» вслед за Алистером Рудбригом.

Он злился на Марту. Он злился на два коротких слова — «Мегги» и «расчёска» — заставивших их повернуть назад практически возле самой «Ведьминой обители» и вернуться домой, чтобы найти расчёску — маленький розовый гребень, в котором запутались светлые длинные волосы, а потом вновь проделывать путь по снегу.

Ему хотелось встряхнуть Марту, и при этом он жалел её. И нынешние чувства шли в разрез с теми, что он испытывал ещё месяц назад. Как же он скучал по тому времени, когда его эмоции были чистыми, без примеси других. Если злость — то злость, если грусть — то грусть, если счастье — то счастье. А как быть, если ты испытываешь злую грусть? Когда тебе жаль человека, но все его поступки вызывают у тебя желание взять его за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы аж зубы застучали, чтобы мозги встали на место.

Поглощённый своими чувствами и попытками их проанализировать — что и раньше у него получалось довольно посредственно — Коул буквально врезался в мистера Рудбрига. Тот стоял напротив входной двери и стучал в неё кулаком.

Прошло несколько минут, прежде чем Коул услышал из-за закрытой двери голос Марты:

— Знаете, я не удивлюсь, если волк придёт сюда на своих двоих. Или «на своих четырёх»? — В голосе девушки, казалось, даже звучали нотки тихого, скрытого под толщей отчаянья, веселья.

А затем дверь открылась, и Коул стал зрителем странной сцены. Он видел Марту, которая распахнула дверь. Её взгляд был живым, хоть и грустным, а потом, стоило её глазам встретиться с глазами отца, их заволокло поволокой, лишившей их каких-либо эмоций. Стой Коул чуточку дальше, он никогда бы и не увидел этого. Голос Марты стал таким же безжизненным — из него на секунду пропали все краски, прежде чем смениться полным безразличием.

— А, это ты. Расчёску принёс?

И, удивительное дело, ещё минуту назад мистер Рудбриг спешил, бежал на помощь свой «маленькой тучке», а сейчас стоял, как истукан, и даже не подумал обнять дочь, которую давно не видел и которую — Коул был в этом уверен — любил.

И голос мистера Рудбрига стал таким же до смешного безэмоциональным, когда он ответил:

— Да, принёс.