Ведьмы графства Эссекс

Вскоре огонь разгорается. Мать берет влажные, грязные руки Лиз Кларк в свои и начинает растирать их, сперва левую, затем правую. Она пытается влить ложку водянистой похлебки в ее вялый, безвольный рот. А я, стоя в дверях, наблюдаю за всем этим и удивляюсь своей матери, как ласково она заботится о нашей соседке, ведь эта старуха все равно что пылинка, практически пустое место, почти что изгой. Может показаться абсурдным, но я вспоминаю Марию Магдалину, как она вытирала ноги Господу нашему Иисусу Христу своими чудесными волосами. И в какой-то миг мне все становится совершенно ясно. Все это имеет смысл. Я имею в виду, Бог имеет смысл. Не столько как самодовольная скотина, каким его представляет пастор Лонг, но как то, что называют Духом; тепло, втираемое в окоченевшие руки больного, осушение слез, милостыня и все такое. Прерывистое дыхание матушки Кларк выравнивается и становится уверенным. Румянец скоро оживляет ее морщинистые щеки. Критическая точка пройдена, она вернулась с перекрестка дорог и теперь просто спит, тепло и беспокойно.

Мать откидывается на спинку своего кресла возле кровати, потирая усталые глаза. Я присоединяюсь к ней, плюхаясь на табурет рядом. Надо что-то сказать, а я никак не соображу, как это сделать, чтобы это прозвучало разумно и деликатно.

– Они думают, что она ведьма, – говорю я в конце концов. – И что ты – ведьма и, полагаю, что и я тоже ведьма. Хопкинс и другой достопочтенный народ.

Мать устало улыбается и снимает чепец со своих седеющих волос.

– Ведьма, – бормочет она. – Ты придаешь слишком много значения сплетням, Кролик. Ведьма – это просто такое ругательное слово, которым они называют любого, по чьей воле что-то происходит, кто движет историю вперед. Эти люди, вроде Хопкинса, или такие, как этот недоумок Ричард Миллер, которые каждый день молятся, чтобы Господь поразил его конкурентов или чтобы хорошенькая молодуха посмотрела в его сторону. И если так и происходит, они считают это чудом, изумляются и считают доказательством своей принадлежности к праведникам. Сдается мне, все, что делают предполагаемые ведьмы – это просто оказывают всем любезность и озвучивают эти молитвы вслух и на людях.

– Ведьмы произносят молитвы, но отвечает на них – Дьявол.

– Ну, если Дьявол действительно так внимателен к бедным старым негодникам вроде Бесс Кларк, возможно, тогда ему и в самом деле стоит поклоняться.

Я знаю, что должна достучаться до нее. Но она вспыльчива и непредсказуема. Если я расскажу ей о происшествии с Хопкинсом, что она вытворит? Для нас все может стать еще хуже. Потому что это мы. Нас связывают имя, и судьба, и кровь – больше ничего не надо.

Я хватаю ее за запястье. Я напоминаю ей, что это преступление. Которое карается повешением. Порча. Одно мертвое тело уже есть, и будет не так трудно найти еще.

– Спокойно, Бекки, – она начинает раздражаться. – Сейчас все уже не так, как раньше, во времена королевы Елизаветы. Уже нельзя связать человеку пальцы рук и ног и искупать в городском пруду. Нельзя подвесить его кучей способов – за лодыжки или как-то еще. Если они начнут нападать на каждого несчастного бедняка, который когда-либо задел пуританина, половина Эссекса к лету будет раскачиваться на ветру. Поверь. Я уже проходила все это раньше, – она кивает сама себе один раз, второй. Растирает онемевшие пальцы ног. – Нет. Присяжным нужны доказательства. Доказательства или признание. Но в нашем случае у них не будет ни первого, ни второго. Правда, Бекки? – она смотрит на меня.

Я молчу.

– Правда, Бекки? – спрашивает она снова и хмурится.

Внезапно от досады у меня из глаз сплошным потоком начинают литься слезы, и я опускаю голову пониже, чтобы она не увидела, и отвечаю, что просто не понимаю, почему именно нас в народе называют ведьмами. Уткнувшись лицом в свои юбки, я словно окунаюсь в темноту и густые запахи сегодняшнего непростого пути по снегам, и чувствую себя уютно и защищенно, словно зверь в своей норе. Слезы жгут мои щеки. А затем я чувствую нерешительное прикосновение между лопаток. Мать неуверенно поглаживает меня.

– Эй, а ты бы предпочла, чтобы мы были какими? – В ее голосе мягкий упрек. – Предпочла бы, чтобы я была из тех матерей, что выдали бы тебя замуж за йомена Миллера, едва ты научилась бы сама подтирать задницу?

– Нет, – кротко соглашаюсь я, – но господин Идс…

Я произношу его имя и чувствую себя недостойной его, и меня снова душат слезы.

– Ну вот. Прекращай нытье, – вздыхает матушка, неловко обнимая меня. – Бедная девочка. Ты просто немного озабочена. Или что там бывает с девицами, которым не терпится раздвинуть ноги.

Я слабо улыбаюсь в ответ, злюсь на себя, а потом говорю:

– Я не хочу умирать, матушка.

И как только я произношу это вслух, я понимаю, что это и есть то, чего я боюсь, – умереть. И начинаю рыдать. Мать закатывает усталые глаза.

– А что делать, – раздраженно говорит она, – все рано или поздно умирают. Придет и твое время – но это будет далеко отсюда и через многие годы. Верь мне, детка, я знаю, о чем говорю.