Ведьмы и Ведовство

Exempla trahunt. Следственный процесс с судебной пыткою недолго оставался исключительной принадлежностью главной носительницы средневековой культуры, римской церкви. «Легисты», наполнившие в эпоху процветания университетов советы государей, скоро вывели на ту же дорогу и светский суд. С конца XIII века одно европейское государство за другим переходит от старого обвинительного процесса к сыску, делая из застенка необходимую принадлежность следственной камеры, и вместе с этим в истории Европы открывается период, «когда суды являлись худшей угрозой для свободы, чести и счастья граждан, нежели всякий деспотический произвол» (Вех-тер).

Наука именем религии осуждает малейшее сомнение в существовании колдовства. Папский престол мечет против колдунов буллы, объявляя отлученными от церкви ipso facto «всех, кто приносит демонам жертвы и поклоняется им, кто замыкает демонов в кольца, зеркала и пузырьки, кто вопрошает демонов о будущем, просит у них содействия и за столь гнусные вещи платит им гнусным холопством». Общество в страхе всюду видит колдунов и усердно на них доносит. Суды с помощью пытки почти у всякого оговоренного вырывают признание в вине. Количество процессов все растет. Каждый процесс является новым подтверждением правоты науки и папского престола. Каждый процесс все больше раскрывает глаза людям на те опасности, которыми постоянно грозит им нечистая сила. Как же могли бы они в такую пору не толковать о том, что «новое время кишит колдунами» и как бы они стали отказываться в борьбе против колдовства от услуг такого учреждения, как инквизиция, блестяще доказавшая совершенство своей организации на победоносной борьбе с еретиками? Церковь могла бы с полной целесообразностью постановить, чтобы те, кто занимается подобными вещами, даже в том случае, если при этом не оказывается заблуждения разума, карались бы как еретики, раз тут имеет место договор с дьяволом. И следовало бы тяжестью такой кары отпугивать от этого людей – такие пожелания раздавались из среды самого общества, и в этом духе составлен был целый ряд папских булл на протяжении XIV и XV веков.

К чему же, однако, нам останавливаться с исключительным вниманием на папской инквизиции? Разве же инквизиционный процесс с пыткой не стал теперь преобладающей формой уголовного правосудия в Европе? И разве одной этой перемены в европейском судоустройстве не достаточно, чтобы объяснить, как могли в конце средних веков увидеть свет истинные процессы ведьм? Почему нам не присоединиться просто к давно высказанному положению, по которому «процессы ведьм являются законным чадом юриспруденции»? Может быть, правы католические историки, говоря, что мир обязан был появлением веры в ведьм не богословам, а юристам? Все элементы бреда ведьмами, все эти бесчисленные рассказы про оборотней и стриг и т. п., вопреки просветительным стараниям церкви, упорно жили в невежественной народной массе. Известные печальные события XIV века с черною смертью во главе придали работе народной фантазии особенно болезненную, мрачную окраску. А тут явилась пытка – способ дознания, который часто даже самого добросовестного судью лишал возможности отличить болезненный бред от истины. Зачем же трогать здесь схоластику? Зачем искать нужного объяснения в каких-то дебрях, когда оно у всех перед глазами?

«Рациональная юриспруденция» конца средних веков, родная сестра «рациональной теологии», конечно, делит с ней ответственность за появление процессов ведьм. Культура умиравшей Римской империи заразила юность европейской науки не только спиритизмом. Оттуда же заимствована была наукой идея государства, обладающего правом во имя общего блага творить любое насилие над отдельной личностью. И спора нет, что если бы пытка к началу новой истории не стала обычной принадлежностью ученого суда, то европейская цивилизация осталась бы чиста от смрадного пятна гонения на ведьм. Но факты неоспоримо свидетельствуют и о том, что одна ссылка на пытку еще ничего не объясняет нам в происхождении процессов о ведовстве. Только в руках судьи-схоластика, приученного школой чураться эмпиризма и материализма, пытка оказалась способной переработать все относящиеся сюда бессвязные народные представления в одну цельную, потрясающую картину.