Ведьмы не плачут

Палач вздрогнул. Голос доносился из скрытой в самом темном углу клетки. Хольда! Единственная ведьма, которую Ганс знал по имени. Единственная ведьма, которую он боялся. Хотя каждый раз забывал об этом страхе, прежде чем утром войти к заключенным.

Ганс почти не помнил жизни до подземелья и совсем не помнил подземелья без Хольды. Они с Каспаром никогда не вытаскивали ее из клетки. Кажется, у палачей был какой-то приказ не трогать древнюю ведьму… А может, они сами себе это внушили из страха? Никто ведь не проверяет, тут сопляк прав.

Ганс медленно и неохотно побрел вдоль клеток с «Либби». Палач сам не понимал зачем. То ли не хотелось терять лицо при заключенных, то ли старуха как-то околдовала его.

Выглядела Хольда по-настоящему страшно. И дело было не в огромном носе, не в кривых острых зубах, не в пожелтевшей дряблой коже. Даже не в ступнях разного размера. Нет! Мало ли на свете уродливых старух? Да и кто ж не превратится в урода после бессчетных дней в заточении… Соль в другом.

Хольда была жирной. В подземелье, где сами палачи сидят на дерьмовой каше, черством хлебе и воде, а уж ведьмам хлеб и вовсе дают раз в три дня. Если не забывают. В подземелье, где даже крысы не водятся. В подземелье, куда начальство-то спускается раз в сто лет, а посторонних не бывает вовсе. И здесь сидела старуха настолько жирная, точно жрала одни свиные шкварки. И пахло от нее не дерьмом и мочой, а чем-то вроде ржи.

Вот это Ганса пугало до зубной боли.

— Не велено с тобой работать, карга. — Ганс пытался говорить уверенно. — А то б я тебе на раз в рот грушу вставил. Слыхала про такое? Железная, с лепестками сложенными. Суешь ее в рот али в другую какую твою дырку, винтик крутишь, она и распускается. Как цветок по весне. И рвет что пасть, что жопу, что манду! Хошь?

— Еще бы, кляйне Ганс… Но ты только обещать умеешь. А ведь такая честь!..

— Уж прям и честь?

— А ты как думал, дурак? Давно ли последний раз бывал в церкви? Вы все любите пытки. Любого святого возьми: кого львы сожрали, с кого шкуру спустили… а боженька ваш — он же к деревяшке приколоченным болтался? Миленько. Ты представь, если бы латиняне с ним грушу твою в ход пустили? Носил бы тогда весь христианский народ такие грушки на шее. А крестоносцы бы у магометан куски той самой груши отбили. И вы бы потом эти железки, в святой заднице побывавшие, на мессах лобызали! А уж крестились бы как!..

Хольда сложила пальцы правой руки наподобие лепестков тюльпана — и резко их растопырила. Ганс невольно вскрикнул и отшатнулся.

— Что там у тебя?! — послышалось из пыточной.

На этот раз старый палач обрадовался голосу Каспара.

— Ты где застрял, соплежуй? Отпирай ту Либби, которая с рваным ртом, да потащили ее!

Вернув хотя бы малую толику уверенности в себе, Ганс смачно плюнул (но не в Хольду, а на пол — побоялся) и поспешил к самой дальней клетке.

— Кляйне Ганс, ты же не дослушал! — крикнула вслед старуха. — Мученицы и чудеса творить горазды! Ты только попроси. Авось кто и воскресит того Лазаря, что у тебя в штанах!

* * *

Каспар обычно старался избегать размышлений о виновности или невиновности заключенных этого подземелья. Ведь если уж начистоту, то Ганс был прав: не их умов дело. Однако что касается Хольды — вот здесь палач не испытывал сомнений. Она точно была ведьмой.

Самой настоящей.

Юноша был уверен в этом не из-за жуткой внешности старухи, хотя Хольда и правда пугала уже одним своим видом. Почему палачи никогда не открывали эту клетку? Да, Ганс и Каспар сами себе выдумали отговорку про какой-то особый приказ, но это глупости. Просто они оба догадывались, что Хольда не боится никаких мучений. Ей все нипочем, в отличие от прочих заключенных — да и в отличие от Каспара, для которого каждый рабочий день становился чем-то вроде пытки.

Она была ведьмой, это точно. И такой, от которой стоит держаться подальше. Угодно этой омерзительной карге издеваться над палачами каждый раз, когда они показываются ей на глаза? Пускай, ведь Хольду это искренне веселило.

А Каспару совсем не хотелось узнать, какова она в гневе.

Девушка, которую они первой приволокли в пыточную, Хольду ничем не напоминала. Она была не старше Каспара и попала в этот подвал настоящей красавицей — но на днях Ганс хорошо потрудился над ее лицом. Теперь разодранные до самых ушей щеки обнажали окровавленные зубы, а от мило изогнутого кверху носа мало что осталось. Как и от густых золотистых волос, большую часть которых спалили.

Работа есть работа, но Каспар предпочел бы пытать ее как-то иначе. А вот Гансу, похоже, было приятно изуродовать нечто красивое.

— Ну шо, давай ее на дыбу.

Некоторых заключенных и вдвоем было не так-то легко зафиксировать на дыбе-ложе, но эта девчонка почти не сопротивлялась. Каспар затянул петли на ногах, а Ганс занялся руками. Ведьма заскулила уже только от этого: веревки давно не оставили живого места на ее тонких запястьях и лодыжках. Сплошные синяки и глубокие ссадины.

— Ну, крути колесо счастья! А я за инструментом.

Каспар отвел взгляд в сторону и начал крутить похожее на штурвал корабля колесо.