Ведьмы танцуют в огне

— Брось ты к чертям собачьим эту ведьму! — не унимался тем временем Дитрих. И Готфрид знал, что он не уймётся, пока не добьётся своего. — Она тебя околдовала, вот ты и влюбился без ума. Она даже не красивая ни капли: тощая как палка и рыжая, как адское пламя! Да ещё ворожит, поди, бесов в дом вызовет! Ну и пусть бы её там в жертву принесли, тебе-то что? Мало девок в Труденхаусе сидит? Тюремщик вино по-прежнему любит, так что не понимаю я тебя, Гога…

— Ты ведь тоже рыжий, — заметил Готфрид.

— Да, но у меня красивая, благородная рыжина! — возразил Дитрих. — А у ведьм она такая… ну, как у этой твоей. Я как посмотрел, сразу понял — ведьма!

— Её же хотели убить. Ну какая она ведьма? — сказал Готфрид.

— А может её не убить хотели?

— А что? Ты видел нож и чашу? Думаешь, собирались устроить ритуальную дефлорацию?

У Дитриха аж глаза загорелись от злого восторга.

— Ритуальную — что? — спросил он, еле сдерживая возбуждение. От улыбки его, казалось, сейчас треснет лицо.

— Дефлорацию. Это лишение девственности так называется. По-латыни.

— О, дьявол! — Дитрих расхохотался на всю улицу. — Ритуальная дефлорация! Ты где такое слово вычитал?

— От Фёрнера слышал, да в какой-то книге, кажется, упоминалось…

— Ритуальная дефлорация, — повторил Дитрих, пробуя слова на вкус. — То есть теперь ты ей устроишь ритуальную дефлорацию?

— Нет, — холодно ответил Готфрид.

— А почему нет?

Готфрид слушал молча, быстро шагая по каменным мостовым жемчужины Франконии. А Дитрих продолжал увещевать друга:

— Как пить дать, дьявольщиной дом заразит! Появятся у тебя там призраки и упыри, будут кровь пить из тебя ночами. Ты чахнуть будешь, а она молодеть! Такое часто бывает, мне бабка в детстве рассказывала! Ты и так уже бледный, как мрамор. Бросай её, сдай герру Фёрнеру или просто в лес отпусти, а то сгубит она тебя, ей богу сгубит!

На дорогу перед ними, кружась и танцуя, упал летучий листок, каких множество валялось по городу. Оттиск, сделанный с помощью клише, изображал пламя костра, в котором корчилась нагая женщина. Лицо её, искривлённое в гротескной агонии, выглядело скорее нелепо, чем устрашающе, и всё же гравюра давала понять, какая кара постигнет всех тех, кто занимается колдовством или погряз в иной ереси. Внизу же красовалась надпись: «Всем жёнам и девам в предостережение и назидание».

— Вот! — мгновенно вскричал Дитрих, указывая на листок. — Это божье предостережение!

Готфрид наступил на бумагу и молча пошёл дальше.

— Тьфу, Господи помилуй! — Дитрих плюнул на гравюру и последовал за ним.

— Мы же приказ нарушили, — сказал Готфрид, чтобы перевести тему.

— Да, чувствую, нам сейчас достанется.

— Мне особенно — я ведь в Ратушу так и не вернулся, не я караул сдавал, не я арестованных в Труденхаус доставил…

— Да плюнь на это! — отмахнулся Дитрих. — Кто узнает-то? Я скажу, что мы вместе были. Стражникам тоже правду говорить не выгодно: Приняли пост не у сержанта, а у меня! Думаешь кто-то признается? Скажет: «Простите, герр Фёрнер, я хотел спать, потому и принял службу у кого попало»!

Навстречу им попался грешник в чугунной маске. Личина напоминала ту, в которой ночью видели дьявола. Это было наказание за грехи — несколько дней носить тяжёлую чугунную харю на голове.

— Это точно знак, — сказал Дитрих, провожая грешника взглядом.

Опасаясь дождя, друзья поспешили в ратушу, оставив позади грязные улицы, с которых торопился убраться народ. Дважды с неба начинало капать, и дважды переставало, так и не набрав какой-нибудь значительной силы.

Викарий был свободен — перед его кабинетом не было ни одного посетителя, а потому, оставив Дитриха за дверью, Готфрид вошёл внутрь.

Фридрих Фёрнер был высоким и тощим человеком. Он мерно вышагивал по комнате, опустив глаза и о чём-то задумавшись. Высокий умный лоб его подчёркивали тонкие тёмные брови. Длинный и тонкий прямой нос нависал над небольшим скромным ртом. Также он носил усы, кончики которых были немного вздёрнуты вверх, и густую квадратную бородку, длиной в палец, форму которой усердно старался сохранить. Голова его облысела от старости, и лишь по бокам росли кудрявые, седеющие волосы, доходившие викарию до плеч. Несмотря на это, внешне Фёрнер совсем не выглядел на свои пятьдесят. У него были живые, подвижные глаза, а с губ не сходила по-отечески тёплая улыбка.

У викария был просторный кабинет, в центре которого стоял прочный стол из морёного дуба. На тёмной поверхности его лежали разные деловые бумаги и ящичек с письменными принадлежностями. В стене справа был выложен камин, где сейчас догорал сухой хворост — очевидно викарий замёрз утром. В углу кабинета, за отдельным столом, сидел муниципальный секретарь, почёсывая кончиком гусиного пера свою потную плешь.

— Готфрид Айзанханг прибыл, — отчеканил Готфрид и замер у двери, пытаясь понять, что же будет дальше.

Секретарь сразу спрятал глаза и начал что-то писать. Фёрнер остановился около окна и поглядел наружу. Готфрид ждал.

Наконец викарий промолвил: