Ведогони, или Новые похождения Вани Житного

Он остался за кузнеца, а в подмастерья взял Златыгорку. Как-то само собой это вышло. Посестрима-то после передряги, которая с ней приключилась, стала сама не своя, говорит–говорит, посреди фразы замолкнет — и стоит с раскрытым ртом, хоть соловей с жаворонком залетай туда, хоть вся воронья стая! Или идет–идет — да остановится: станет в небо пялиться или травинку немудрящую разглядывать, а пуще всего полюбила на воду глядеть. Спустится к реке — и сидит смотрит, как вода течет. Час сидит, два сидит, руку свою серебряную окунет в течение — вода струится, пузырьки мелькают, мальки в руку тычутся… Вот Поток-то и стал ее делом занимать — дескать, когда молотом-то помашешь целый день, дак вся блажь пройдет! В самом деле, Златыгорка стала понемногу приходить в себя. Правда, птичкам в кузнице не очень нравилось. Соловей-то ворчал, того, де, гляди, крылышки себе подпалишь, все перья сожжешь, станешь, де, голокожим, как бескрылые двуногие. А жаворлёночек жаловался на взмахи молота, не убережешься, де, ежели, — так и расшибет в блин! Поэтому во время ковки птахи сидели на кровле кузни — дожидались, когда Златыгорка домой пойдет.

А посестрима взяла вскоре новую привычку: не на водотечину глядеть, а на лицо Потока… Что уж она там увидала — непонятно. Красная от постоянной близости к огню морда детины казалась ребятам ничем не примечательной. Поднимет, скажем, Златыгорка клещами поковку с горна да и засмотрится на кузнеца — того ведь гляди уронит раскаленное докрасна лезвие будущего меча себе на ногу, одна-то нога золотая, ей ничего не сделается, а другая-то — простая ведь…

И могучая Златыгорка стала стесняться того, что похожа на лоскутную куклу, старалась прикрывать те места, на которых остались шрамы. Уж какая жара стояла в кузне, а девушка на шею шарф наматывала… Перед сном всякий раз поворачивалась к Стеше толстой спиной, спрашивала, нет ли там чего… Девочка, вздыхая, отвечала: новых, де, шрамов не прибавилось, но и старые, де, не исчезли.

— Влюбилась наша посестрима, — говорила Степанида Дымова, — а Поток-то Соколину любит, вот что теперь делать?! А тут еще шрамы эти! Вот бы вывести их как-нибудь! Помнится, вы там, у нас… говорили с Василисой Гордеевной про траву попутник, которая шрамы сводит, может, поищешь? Для Соколины-то нашел травы, какие надо, чтоб разделить ее со Змеем, а для посестримы не стараешься… Ладно, присушку не хочешь делать, чтоб полюбил ее Поток, так давай попутник поищем…

— Да не знаю я, как он выглядит! — сердился Ваня.

Ребята шли по-за Деревней, собирая чернику. Не в первый уж раз обсуждали они эту тему. Девочке очень хотелось устроить счастье посестримы, а Ваня, испытавший действие присушки на собственной шкуре, уверял, что приворот — дело очень опасное, не известно, чем обернется, как для той, так и для другой стороны… Ну а шрамы… Что шрамы?! Златыгорка что без них была хороша, что с ними, да и Потоку-то наплевать на них, ежели полюбит кузнец — дак на шрамы-то и не поглядит. Но девочка настаивала на своем. Дескать, мало, что ли, перенесла посестрима, ей сейчас только несчастной любви не хватает! А шрамы, де, лишают девушку уверенности в себе, а без уверенности кто ж ее полюбит… Ваня только глаза таращил, удивляясь таким рассуждениям.

Тут они увидели пастушонка, стадо мирно паслось, а Смеян полеживал по своей привычке на травке да в рожок наигрывал. Издали еще стал спрашивать, опять, де, что ли, травы ищете, кого-то разделить хотите, дак ведь вроде уж разделили Соколину-то со Змеем? Стеша и ляпнула, что думала, попутник, де, мы ищем, и не затем вовсе! А Смеян тут и говорит, знаю, де, я эту траву! Все наши знают. Хотите, сыщу вам ее? Стеша закивала, конечно, де, хотим, как не хотим! Некоторые-то вот никак не могут ее найти — ни там, ни тут, ни на одном пути попутник им не попадается! Ваня хмыкнул. А Смеян, пощелкивая бичом, погнал свое стадо дальше, оглянулся и крикнул, ждите, де, обязательно добуду попутник!

— Да–да, — закивал досадливо Ваня, а после Стеше: — Жди, после дождичка в четверг получишь траву свою. Ребята принесли полно лукошко ягод, бабушка похвалила их и принялась рассказывать, что кто-то, де, повадился потравы делать на пшеничных полях, топчет, ломает пашеничку да зерна–те лущит… Да не у кого-нибудь, а у самого Колыбана! Его нивы–те сразу узнаешь, — с завистью говорила старуха, — широкие да раздольные, а пашеничка там самый смак! Небось, Змейко это Соколинин, — перешла на шепот бабушка Торопа, — прилетает мстить за то, что разделили его с девушкой. Небось, наведался как-нибудь ночью к башенке-то, — это уж беспременно, — а от Соколины теперь за версту несет злыми травами!.. Улетел, небось, несолоно хлебавши. Дак он теперь со злости-то и не то еще сделает: вот помяните мое слово — подпалит урожай! Да и не у одного Колыбана загорится, а у всех…

— А вы не каркайте! — рассердилась десантница. Ване тоже стало не по себе — а вдруг вправду подпалит, и вся Деревня с голоду помрет… А кто будет виноват?.. Вот ведь ввязались — хоть и не по своей воле, да…