Ведун Сар

Императорский дворец охранялся гвардейской схолой. Но большинство гвардейцев в эту ночь находились в казармах, ибо божественный Авит не чуял беды. Конечно, он знал об интригах, плетущихся у него под носом. Знал имена заговорщиков, но, видимо, не принимал их всерьез. И был, по-своему, прав, ибо люди, подобные Скрибонию, если способны что-то организовать, то только неприятности на свою голову. Чего не скажешь о префекте Афрании и комите финансов Дидии, именно эти двое, присоединившиеся к заговору в самый последний момент, решили исход противостояния не в пользу Авита. Золото, вовремя вброшенное в солдатские кошельки, до того распалило сердца легионеров, что они в мгновение ока смели жидкий заслон из заспанных гвардейцев. А клич «Да здравствует божественный Либий» зазвучал под сводами императорского дворца раньше, чем император успел продрать глаза. Гвардейцы сумели задержать легионеров на лестнице, ведущей на второй этаж, что позволило Авиту облачиться в тогу, дабы достойно встретить своих врагов. Иллюзий по поводу своей дальнейшей судьбы Авит не питал, смерти он не боялся и испытывал в данную минуту всего лишь досаду на самого себя. Нельзя было медлить и предаваться размышлениям в ситуации, которая требовала быстрых и решительных действий. Следовало еще вчера вывести из города испанские легионы и под благовидным предлогом изолировать молодого Либия Севера. Это позволило бы императору выиграть несколько дней до подхода Ратмира, чьи суда находились приблизительно в ста милях от итальянских берегов. Авит рассчитывал договориться с дуксом и направить его неуемную энергию в сторону Византии. Увы, Авит опоздал, недооценил расторопность врагов и переоценил преданность союзников. Никто из чиновников свиты не пришел на помощь своему императору, даже гвардейцы не проявили особого рвения, и божественный Авит в последний час своей жизни остался в полном одиночестве перед бушующим людским морем. Тем не менее даже в этой обозленной толпе он вдруг увидел глаза, полные сочувствия, и даже опознал человека, которому они принадлежали.

— Тебе нужна моя жизнь, трибун Марк? — насмешливо спросил Авит.

— Твоя жизнь нужна Риму, — спокойно отозвался сын матроны Климентины, предостерегающе поднимая руку. Возбужденная толпа, готовая наброситься на тщедушного старца, глухо зароптала, но остановилась. Божественный Авит медленно прошествовал в свою спальню и знаком предложил Марку следовать за собой. Юный трибун не стал противиться последнему желанию старого императора и плотно закрыл за собой дверь.

— Кто оплатил услуги легионеров?

— Афраний и Дидий, — не стал скрывать Марк.

— Этого следовало ожидать, — криво усмехнулся Авит, а потом решительным движением ладони стер гримасу со своего морщинистого лица.

— Ты можешь выпрыгнуть в окно, — глухо произнес Марк. — Здесь невысоко. Я дам тебе время уйти.

— Почему? — удивился Авит.

— Моя мать, благородная Климентина, не хочет, чтобы твоя кровь пролилась на тогу ее старшего сына Либия.

— Так ведь на пурпуре крови не видно, — покачал головой Авит. — Нет, мальчик, я не побегу. Вот это письмо ты передашь дуксу Ратмиру. Он единственный, кто сможет удержать империю от окончательного развала. Постарайся сохранить свою жизнь, трибун, а о моей не беспокойся, я уже принял яд.

Авит спокойно опустился на ложе, потом откинулся на спину, по его тщедушному телу пробежала судорога. Через мгновение он был уже мертв. Но на его лице навек застыла кривая ухмылка, которую он совсем недавно пытался согнать. Божественный Авит закончил счеты с жизнью, о чем трибун Марк сообщил взволнованным легионером.

— Да здравствует божественный Либий, — громко произнес он, и его крик, подхваченный тысячью глоток, победно полетел над просыпающимся Римом.