Ведуньи из Житковой

Солнце уже село, и в горы крадется тьма. Дора сидит на лавочке; плач Якубека помаленьку утихает, разве что взбулькивает еще иногда в коротком, отрывистом всхлипе. Скоро Дора уже слышит лишь, как он мерно дышит сопливым носиком. Сурмена тоже успела перевести дух, однако рука, обнимающая Дорины плечики, охваченные лямками ранца, все еще дрожит. На лямках — большие красные светоотражатели, такие, как она хотела. Большие красные кружки, которые отражают свет, если на них посветить, такие же, как у детей снизу, из Грозенкова. За этим ранцем они с мамой ездили в самый Угерский Брод, и было это прошлым летом.

Над их домом на противоположном склоне уже темно, ночь выползла из-за холма медленным неудержимым потоком, словно кто-то разлил ее в той стороне, где Бойковице.

— Останетесь у меня, — говорит потом Сурмена.

И когда она устраивает их за печкой среди одеял и выделанных овечьих шкур, в тепле, которое разливается повсюду вокруг Доры, а после пареного мака — и внутри ее желудка, она успевает еще услышать:

— Ничего не бойся, вместе мы с этим справимся. Ты станешь моим анджелом. И тебе будет хорошо. Вот увидишь.

ЧАСТЬ I

СУРМЕНА

Она долго думала, будто все их несчастья начались с этого события. Да только началось все совсем не в тот момент, когда они стояли в дверях дома на Копрвазской пустоши и смотрели на тела родителей. Дора была не настолько глупа, чтобы по встревоженным лицам односельчан не понять, что началось это давно, во времена, до которых ее короткая память не доставала. Ее не обманули их опечаленные лица и замечания вроде: «Это был несчастный случай!» или: «Почему это приключилось именно с вами?!» Они не провели ее потому, что она и сама была частью этого целого, чувствовала его, дышала им. И как люди ни старались, время от времени просачивалось к ней то, что шепотком звучало за их с Сурменой спинами: все сходится, примерно это и должно было случиться. Именно это или, может, немного другое, но все равно какое-то подобное несчастье. Потому что ее мать тоже была ведуньей, а у ведуньи не бывает легкой судьбы.

С другой стороны, это явно перешло все границы, поняла Дора, услышав как-то, что ни одна из тех, что знала секреты ведовства, не гибла от топора уже больше трехсот лет.

«Тогда отчего же моя мать?» — спрашивала она всех вокруг, но ответа не получала. Никто не хотел говорить об этом. Стоило ей завести об этом речь, и каждый в ужасе отворачивался, словно она кощунствовала прямо перед святыми мощами. И Сурмена тоже молчала.

Так что ей оставалось только одно — загнать все глубоко внутрь себя. Спустя несколько месяцев это у нее получилось, и она захлопнула за случившимся дверь, твердо решив никогда, никогда больше к этому не возвращаться. Когда бы оно ни началось и чем бы ни закончилось.

Да и дел у нее хватало. Она должна была учиться становиться анджелом, и под натиском новых волнующих событий ее горе — медленно, постепенно — отступало. Она — и анджелом!

Прежде она о них только слышала. О добрых ангелах, которые приводят нуждающихся к ведуньям и при этом никогда не ошибаются. Но сама она никогда никого из них не видела, хотя многажды нарочно медлила на откосах, с которых можно было заглянуть во двор к Сурмене, Ирме или Катержине Годуликовой.

— Покажи мне своего анджела, тетушка! Он у тебя кто? — допытывалась она всякий раз, когда они с матерью заходили к Сурмене. Сурмена делала вид, будто и не слыхивала ни о каких ангелах, а Дорина мать Ирена смеялась.

— Я тоже ведунья, но разве ты хоть раз видела у меня кого-то такого? — спрашивала она. Да только ее мать была другой ведуньей, особенной. Она вообще редко занималась ведовством. Потому ангелы никого к ней и не водили.

И вот теперь тайна раскрылась, сама по себе, точно спелый стручок, и сразу отдала все свои плоды — Дора не просто узнала, кто такие ангелы ведуний, но и стала одним из них.

Мир вокруг полностью изменился. Не было больше длинных дней, похожих один на другой, не было минут скуки, в которые жизнь расплывалась зыбкими контурами. С тех пор как Дора сделалась ангелом, она никогда уже не сидела бесцельно на скамейке на крыльце горного хутора. Ее время стало составной частью времени множества людей, среди которых она играла важную роль. Она исполняла ее с гордостью, осознавая ответственность по отношению к таинственной традиции, тянувшейся из прошлого настолько давнего, что никто ни в Житковой, ни в Копаницах и вообразить себе его не мог. Все только кивали уважительно: «Ведовство — занятие древнее, ведуньи и анджелы были тут вечно».