Ведуньи

– Нет, ничего такого я не делала. Никого я не заколдовывала.

Я смотрю только на него, и мне плевать на пристальные мамины взгляды, плевать на беснующегося Гэбриела. Я должна доказать этому чудесному парню, что ни в каком колдовстве неповинна.

– А это вообще никакое не колдовство, а умение лечить травами. Но я этому умению еще только начала учиться…

Сын фермера по-прежнему молчит, и по нему совершенно не видно, понял ли он меня, поверил ли мне. А Гэбриел продолжает изрыгать обвинения в колдовстве и требовать незамедлительного избавления. Мама что-то говорит ему, пытается успокоить, но мне нет до них никакого дела.

– Прими это от нас в подарок, – говорит мама, забирая у меня горшок с мазью и ставя его к ногам Гэбриела. – Эта мазь облегчит твои страдания, и тебе это ничего не будет стоить. Пожалуйста, возьми. Мы ведь всего лишь целители, от разных недугов людей избавляем.

Она берет меня за руку и тащит прочь. Но мне не хочется уходить. Я невероятно возбуждена: оказывается, моя волшебная сила вполне реальна! Мое проклятье подействовало! Пожалуй, этого для меня в данный момент даже многовато. А какой недуг я нашлю на своего обидчика в следующий раз, когда мной опять овладеет гнев? И какие беды, какую опасность это может навлечь на мою семью? В душе у меня настоящая буря мыслей и чувств. Но на первом плане все-таки он, этот парень, фермерский сын. Я не могу забыть то мимолетное ощущение тепла, которое, увы, так быстро исчезло. И больше уже не хочу быть прежней. Я хочу снова превратиться в ту девушку, которая всего лишь с восторгом смотрела, как легко ему удается приручить норовистую кобылу. А больше я никем быть не хочу. Господи, какой же он стоял потрясенный, словно я не этого противного Гэбриела, а его прокляла!

Мама начинает разговор, только когда половина тропы, ведущей на наш холм, остается позади.

– Что ты с ним такое сделала? – Она остановилась и смотрит на меня, подбоченившись и тяжело дыша. – Немедленно рассказывай мне все – и о необъезженных кобылах, и насланных проклятьях. Разве я не предупреждала тебя, чтобы ты держалась от деревенских подальше? Мы не вмешиваемся в их жизнь, а они оставляют нас в покое, только так все и должно оставаться.

– Этот Гэбриел меня ударил, и я рассердилась. Я думала, у него просто пара болячек появится, и все.

– Ладно. Куда сильней меня пугает эта твоя дружеская беседа с фермерским сынком о какой-то кобыле.

– Я же не знала, что у меня уже эта сила есть.

– Конечно же, знала! Ты отмечена! Ты обладаешь даром! Я уже столько лет тебе об этом твержу. – Она крепко стискивает мои руки. – Но этим даром нужно пользоваться осторожно, девочка. Нельзя позволять своей ярости выплескиваться почем зря. Иначе тебе станут приписывать любое несчастье – от самого крошечного до великого. Люди такого дара боятся. – Выпустив мои руки, мать чуть отступает от меня, и я отчетливо понимаю, что она еле сдерживается, чтобы не дать мне пощечину или не ударить меня каким-нибудь хлестким словом. – Ну, что мне сделать, чтобы ты наконец научилась вести себя осторожно? Неужели ты готова нас всех подвергнуть смертельной опасности, и прежде всего твою любимую сестренку? – Мама озирается, понижает голос, хотя никто, кроме нас, не осмеливается подходить так близко к чумной деревне. – Я не раз рассказывала тебе, какие страшные приговоры выносили даже тем, чья вина, с точки зрения судей, была куда менее значительной.

И хотя мне совсем не хочется об этом думать, трагическая судьба тех людей, живших, в общем-то, по соседству с нами, гнетет меня. Мама часто рассказывает нам об этом, особенно когда ее охватывает страх за наше будущее. Она боится, что нас может соблазнить более благополучная жизнь в деревне среди других людей, и мы по неосторожности попытаемся жить той же жизнью, что и они. Она уверяет нас, что всегда найдется человек, которому доставляет удовольствие охотиться на таких, как мы, и предавать их в руки судей и церкви, которые выносят виновным страшные приговоры. Мама много рассказывала и о том, как друзья отворачивались друг от друга, как сосед предавал соседа, как дочь восставала против матери – и в итоге кто-то из них неизменно оказывался на виселице. После таких разговоров я всегда испытываю одно и то же чувство: словно веревка уже туго обвила мою собственную шею.

Прекрасные оборванки

Дэниел стоял на коленях в огороде и, стараясь не помять юные ростки, с наслаждением вдыхал аромат свежей земли, отряхивая ее с молодой редиски и кочанного салата, за которыми его послала Бетт.