Читаем Веер молодости. Японские сказки полностью

Думала-думала сова, какой цвет самый невиданный, и выкрасила платье ворону в черный-черный цвет, чернее угля, чернее туши.

Страшно рассердился ворон. С той поры как увидит он сову, так и бросится на нее.

Вот почему сова день-деньской прячется в дупле. Не показывается она на свет, пока ворон летает.


Перевод В. Марковой.

УПРЯМАЯ ЖАБА

Как-то раз жаба и краб шли вместе по дороге. Вдруг навстречу им скачет лошадь во весь опор.

– Ай, задавит! – испугался краб. – Спрячемся скорее в камнях!

Надулась жаба и пыхтит:

– А мне-то что? Прячься, если хочешь. Я как прыгну, от любого коня ускачу.

Спрятался краб в камнях, а жаба осталась посреди дороги. Но не успела отпрыгнуть она в сторону, и лошадь больно ударила ее копытом.

– Говорил я тебе! – упрекает жабу краб. – Так нет же! Вот теперь на кого ты похожа! Совсем тебя расплющило: глаза на лоб вылезли.

– Ничего они не вылезли, – стоит на своем жаба, – это я от злобы сама так вытаращилась! И с дороги я нарочно не сошла, могла бы лошадь-невежа и стороной объехать!

С той самой поры у жабы глаза навыкате.


Перевод В. Марковой.

КОРШУН, ВОРОБЕЙ, ГОЛУБЬ И ВОРОН

В старину это было.

Весною расцвели вишни в горах. Стали слетаться туда разные птицы.

Первым прилетел коршун с криком «тон-бироро», следом воробей, чирикая «тинтико-тинтико», за ним голубь, воркуя «хаттобо-хаттобо». А последним явился ворон, каркая «гао-гао».

Стали они вчетвером между собой советоваться:

– Какую бы нам придумать веселую затею, раз уж мы вместе собрались?

– А вот что. Вишни цветут, погода на славу, нас тут целая компания. Устроим-ка пирушку.

– Правда, правда, лучше не придумаешь.

Порешили птицы, что кому делать.

Коршун – мастер рыбу ловить. «Тонбироро, тонбироро» – полетел он к реке.

Воробей – «тинтико-тинтико» – поспешил за вином в харчевню.

Голубь – «хаттобо-хаттобо»- ножом стучит, закуску готовит.

Ворон – «гао-гао» – полетел взять в долг столики и чашки.

Вот началась пирушка. Сначала веселье не ладилось, ели, пили молча.

– Что ж это за пирушка, когда никто не поет и не играет. Пусть каждый покажет свое уменье!

Коршун сказал:

– Я сыграю на флейте.

Надел он накидку с гербами, достал из-за пояса флейту, покрытую красным лаком, и засвистел: «Тонбироро-тонбироро! Хёроро-хёроро!»

– Ах, как чудесно,- похваливал воробей. – А я подыграю на сямисэне.

Вычернил он себе зубы и затренькал на струнах: «Тинтико-тинтико-тинтикотин!»

Настала очередь голубя:

– Не могу я сидеть на месте, когда флейта свистит и сямисэн звенит. Пущусь в пляс.

Повязал себе голову полотенцем в крупных горошинах и начал подпрыгивать, крутиться и хлопать крыльями, припевая: «Хаттобо-хаттобо! Хаттобо!»

А пока они играли и плясали, ворон, каркая «гао-гао, гао-гао», кусок за куском отправил себе в глотку всю закуску.

Опомнились остальные трое, глядят: в чашках пусто, ни вина, ни закуски, а ворона и след простыл.

Сильно разгневался коршун. С тех пор где ни увидит ворона, сейчас за ним погонится. Все думает, как бы поймать и наказать обидчика.


Перевод В. Марковой.

СОЛНЦЕ И ЖАВОРОНОК

Как-то раз в один погожий весенний день опустился жаворонок отдохнуть на поле.

Вдруг выглянул крот из норки и говорит:

– Жаворонок, а жаворонок, исполни мою просьбу!

– Что ж, охотно, коли только смогу, – отвечает жаворонок.

– Вот видишь ли, одолжил я деньги солнцу. Уж с тех пор немало времени прошло, случилась у меня нужда в деньгах. Ты летаешь высоко. Попроси солнце, чтобы вернуло мне свой долг.

Поверил жаворонок небылице хитрого крота, поднялся к самому солнцу и зазвенел:

– День-день-день, солнце, верни деньги! День-день-день, солнце, верни деньги!

Солнце так и вспыхнуло от гнева. Даже облака кругом загорелись.

– Лжец! От кого я брало деньги, а ну отвечай! – загремело оно, да так страшно, что жаворонок камнем полетел вниз. Но потом набрался смелости и снова взмыл к самому солнцу:

– День-день-день, солнце, верни кроту деньги! День-день-день, солнце, верни кроту деньги!

– Погоди! Вот я тебе покажу! – сверкнуло очами солнце.

Жаворонок снова полетел вниз.

Так с тех пор и повелось.

Крот давно на свет из-под земли не показывается. Боится, что спалит его своими лучами разгневанное солнце.

А жаворонок, ничего про это не зная, и до сих пор весь долгий весенний день звенит над облаками:

– День-день-день, солнце, верни деньги! День-день, солнце, верни деньги!


Перевод В. Марковой.

КАК СОРОКОНОЖКУ ЗА ЛЕКАРЕМ ПОСЫЛАЛИ

В старину, далекую старину, как-то раз под вечер шло у цикад{89} большое веселье.

Вдруг одна из них жалобно заверещала:

– Ой, больно! Ой, не могу! Ой, голову ломит!

Поднялся переполох. Решили цикады скорее послать за лекарем. Тут заспорили они между собой:

– Пошлем ту, нет, лучше эту…

А самая старая и мудрая цикада посоветовала:

– Надо сороконожку послать. У нее ног много, она скорее всех добежит.

Попросили цикады сороконожку сбегать за лекарем, а сами стрекочут возле больной:

– Потерпи немного, потерпи, потерпи!

Перейти на страницу:

Похожие книги

На пути
На пути

«Католичество остается осью западной истории… — писал Н. Бердяев. — Оно вынесло все испытания: и Возрождение, и Реформацию, и все еретические и сектантские движения, и все революции… Даже неверующие должны признать, что в этой исключительной силе католичества скрывается какая-то тайна, рационально необъяснимая». Приблизиться к этой тайне попытался французский писатель Ж. К. Гюисманс (1848–1907) во второй части своей знаменитой трилогии — романе «На пути» (1895). Книга, ставшая своеобразной эстетической апологией католицизма, относится к «религиозному» периоду в творчестве автора и является до известной степени произведением автобиографическим — впрочем, как и первая ее часть (роман «Без дна» — Энигма, 2006). В романе нашли отражение духовные искания писателя, разочаровавшегося в профанном оккультизме конца XIX в. и мучительно пытающегося обрести себя на стезе канонического католицизма. Однако и на этом, казалось бы, бесконечно далеком от прежнего, «сатанинского», пути воцерковления отчаявшийся герой убеждается, сколь глубока пропасть, разделяющая аскетическое, устремленное к небесам средневековое христианство и приспособившуюся к мирскому позитивизму и рационализму современную Римско-католическую Церковь с ее меркантильным, предавшим апостольские заветы клиром.Художественная ткань романа весьма сложна: тут и экскурсы в историю монашеских орденов с их уставами и сложными иерархическими отношениями, и многочисленные скрытые и явные цитаты из трудов Отцов Церкви и средневековых хронистов, и размышления о католической литургике и религиозном символизме, и скрупулезный анализ церковной музыки, живописи и архитектуры. Представленная в романе широкая панорама христианской мистики и различных, часто противоречивых религиозных течений потребовала обстоятельной вступительной статьи и детальных комментариев, при составлении которых редакция решила не ограничиваться сухими лапидарными сведениями о тех или иных исторических лицах, а отдать предпочтение миниатюрным, подчас почти художественным агиографическим статьям. В приложении представлены фрагменты из работ св. Хуана де ла Крус, подчеркивающими мистический акцент романа.«"На пути" — самая интересная книга Гюисманса… — отмечал Н. Бердяев. — Никто еще не проникал так в литургические красоты католичества, не истолковывал так готики. Одно это делает Гюисманса большим писателем».

Антон Павлович Чехов , Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк , Жорис-Карл Гюисманс

Сказки народов мира / Проза / Классическая проза / Русская классическая проза