Веянье звёздной управы

Авессалом, Авессалом, прощай,

Земля доступна вся и неверна,

Отечество всегда как будто рядом…

Вот меч его, псалтирь его, и чадо

Глядит, как содрогается струна,

Но не вмещает созданья лада.

Рука отца, люби и устрашай!

Авессалом, Авессалом, прощай.

Прощай, прощай, твори свои мольбы,

Мы все услышаны и прощены навечно,

Но всадники быстры и дерева больны.

Когда, подняв за волосы и плечи,

Бросают тело в хищный ад войны..,

О, Господа, играй псалом, играй!

Авессалом, Авессалом, прощай,

Андрею — художнику

Начну тебе весточку во град Петров

Словами:

Приветствую тебя, Андрей-мастер!

А где нет слов, просто

Посолено густо-густо.

Ты опять, слышал, перебежал время,

Где оно обычно ломает ноги.

Слушай, слушай,

Недрами уха слушай!

Рыба твоих рук,

Твоего полотна фантом — мира

Бегущего рыба —

Она обгоняет нас на сухожилиях

Наших любовей.

Её чрево

Сожрало посевы земли

И саму землю тоже.

Белое — белое прошлое.

Новодышащий день — тихий мальчик —

Лишь теплокровный зрачок в ободке кровоплавленной печи.

В нём птички колибри, листки

От подувшего норда со бревен молящихся храмов.

Сусальная морось

Сочится в ночи твоих дам, двойников — кавалеров.

Но опять эта рыба — горбун, эта мира судьба — катастрофа

Не жалеет ни леса, ни дол,

Чуть молочный от утренней песни.

Я боюсь, что мы уже там, — в уже сомкнутом слове-печати,

В этом жутком горбе,

В этом камне, где всё безымянно.

Что же, что же

Желтый город поет вечерами? О чем же

Финский камень молчит в этой долгой тоске побережья?

Ах, Андрей, я отсюда,

Не дальше закинутой сети,

Посылаю тебе этот лист —

Мой раскатанный мозг — белый-белый.

Я лесом иду, а за мной — не взглянуть!

“...я оказался в сумрачном лесу.”

Дант

Я лесом иду, а за мной — не взглянуть! —

Зверь хищный сжирает мой пройденный путь.

Кто ты? Волк голодный? Кто? Левиафан?

Мне дорог богатый судьбы караван.

Голубки мои, стаи горлиц, щеглы,

Орлы и синицы, — вы мной взращены.

Я вытащил мир, он за мной распростерт

И плечи мои до костей он протер.

И кровь мне свидетель, и боль — моя дань,

О, век-пожиратель, не трогай, отдай!

Пылает в пожарищной пасти его

Граненого росного солнца стекло.

Закатного солнца прощальный поклон

Смиренно земле пожирает дракон.

Но невыносимей огня — впереди

Зарницы глаголов: “Я мир победил”

Лесною тропой, по шоссе; по стерне —

Мне вольно и больно в родной стороне.

Я Царского села имперскую усладу

Я Царского села имперскую усладу

Невольно променял на псковскую природу.

Ротонды и дворцы в огнях кленовых тают,

А здесь прохладою от хлада тонка веет.

И ты, моя печаль, мой петербургский гений,

Прощай пожар-октябрь — ад сладостных агоний.

А те, кто далеки, по набережной крови

В течение реки листву свою уронят.

И за пределом дней, в незаходимой встрече,

Что будем целовать, черты каких величий?

Морозно по ночам, и пролетают гуси,

Или “прощай” — кричат, или “привет” возносят.

Нешумная душа вдыхает хладной ночью

Пророка-бытия торжественнее речи.

Как ветхо разделение на тьму и свет!

Как ветхо разделение на тьму и свет!

Подобной грубости в природе нет.

Спаситель наш сказал, что светит свет во тьме,

И тьма его не обымает. Утро

Легонько подошло, упало,

Как перышко на мир — все задышало.

Вот по шоссе “Камаз” как пионер,

Вот дымные столбы печорской слободы,

Вот благовест,

Вот первые мольбы

И три перста, благословляющие утро.

О, жизнь, — мешок из миллионов меток,

О, жизнь, — ты лес их миллионов веток,

Река из миллионов малых вод!

Я не осознаю тебя как кожу,

Поэтому-то небеса тревожу,

Поэтому пью и не выпью небосвод.

Я не прочнее она —

Что я? Идёт весна.

Китайские крючочки галок

Красиво повисают, над землей

То так, то этак.

Из пашни вышел пот,

Она уже в труде в ней всё гниет,

В ней всё замертво и безымянно канет…

Я лягу сам в неё, поэтому-то небосвод

Пью не напьюся и буду пить веками.

Но если дышит лес, и знает пашня толк

В движеньи вешнем соков, трав и праха,

То водят хоровод от поля до небес

Душа моя и купола, и лип разумный полк, и весь,

Весь этот мир крылами потрясающая птаха.

В этой долгой равнине

В этой долгой равнине

Между туч и холмов

Слава Богу отныне

И во веки веков.

Мать с отцом на пригорке

Далеки, далеки...

Поднимается горький

Дым от чёрной реки.

В золотистой закатной

Кромке низких небес

Обещает обратно

Всё, что умерло здесь.

И в вечернем избытке

Тихо плачет душа,

В этой временной пытке

Вечной жизнью дыша.

Так же как за порогом

Речка речью шумит,

Время молвит о многом,

Но о большем молчит.

И в отечестве горнем

Лес и млечная даль

Как в таинственном корне

Сокрывают печаль.

Потому что измерен

Этих сумерек край,

Обречён он и тленен,

Освящён, но не рай...

А в овражной полыни,

А в лугах средь холмов

Мир безмолвен от слов

Во блаженном помине:

Слава Богу и ныне,

И во веки веков.

Письмо к Константину

(вариант — К.П и О.Н)

С большим трудом отрывая тебя от себя

И смиряясь с мучительной властью разлучающего пространства,

Гляжу, когда поезд от Пскова часы отцепят

И погонят в Россию, иссохшую без покаяния и от пьянства.

Но я не поверю, что галочкой вечности может быть день —